Церковно-славянский язык

Определение "Церковно-славянский язык" в словаре Брокгауза и Ефрона

Церковно-славянский язык — Под именем Ц. или старославянского языка принято понимать тот язык, на который в IX в. был сделан перевод Св. Писания и богослужебных книг первоучителями славян, св. Кириллом и Мефодием. Сам по себе термин Ц. язык неточен, потому что одинаково может относиться как к позднейшим видам этого языка, употребляемым в православном богослужении у разных славян и румын, так и к языку таких древних памятников, как Зографское еванг., и т. д. Определение "древне-Ц." язык тоже мало прибавляет точности, ибо может относиться как к языку Остромирова Ев., так и к языку Зографского Ев. или Савиной книги. Термин "старославянский" еще менее точен и может обозначать всякий старый слав. язык: русский, польский, чешский и т. д. Поэтому многие ученые правильно предпочитают термин "древнеболгарский" яз. (об этом см. ниже). Ц. язык, в качестве литературного и богослужебного языка, получил в IX в. широкое употребление у всех славянских народов, крещенных первоучителями или их учениками: болгар, сербов, хорватов, чехов, мораван, русских, быть может даже поляков и словинцев. Он сохранился в ряде памятников Ц. письменности, едва ли восходящих далее XI в. и в большинстве случаев находящихся в более или менее тесной связи с вышеупомянутым переводом, который до нас не дошел. У болгар Ц. язык получил особо широкое употребление в Χ веке, при царе Симеоне, в так называемый золотой век болгарской литературы. Около половины XII века в нем замечается более сильное влияние известной группы народных болгарских говоров, дающее языку этой эпохи название "среднеболгарского". В этом измененном виде он продолжает служить языком болгарской духовной и светской литературы до XVII века, когда его вытесняет Ц. язык русских богослужебных книг, печатанных в России, и живой народный язык (напр., в так назыв. Люблянском сборнике). У сербов, окрашенный влиянием живого сербского языка, он служил литературным языком и в золотой век сербской письменности (XIV — XV в.), и после. Даже в начале XIX в. (еще до реформы Вука Караджича, создавшего литературный сербский язык), Ц. яз. (с примесью русской окраски) служил основой сербского книжного языка, так называемого "славено-сербского". У русских он явился также очень рано. В папской булле 967 г. уже упоминается о славянском богослужении на Руси, которое, конечно, совершалось на Ц. языке. По принятия Русью христианства он получил значение литературного и церковного языка и, окрашенный все более и более сильным влиянием живого русского языка, продолжал держаться в первом из вышеназванных употреблений до половины XVIII в., а в исключительных случаях — и дольше, оказав, в свою очередь, сильное влияние на книжный и литературный русский язык. У других славян дело не пошло дальше немногочисленных отдельных случаев употребления. Вопрос о том, какому славянскому народу принадлежал язык перевода, сделанного братьями-первоучителями, долго разделил ученых славистов на два враждебных лагеря, несмотря на сравнительную простоту решения его с точки зрения лингвистической. Если оставить в стороне ставшие уже достоянием истории взгляды времен младенчества славистики, по которым Ц. язык отожествлялся с праславянским (Шлецер и др.) или сербским (Каченовский и др.), то дольше всего из гипотез о происхождении Ц. яз. держались две: согласно одной, Ц. язык есть язык древнеболгарский (altbulgarisch), согласно другой — древнесловинский (altslovenisch). В долголетнем споре между представителями того и другого взгляда в конце концов одержала верх древнеболгарская гипотеза; древнесловинская в настоящее время должна считаться окончательно и бесповоротно сданной в архив. Принадлежность ученых к тому или другому направлению находилась в зависимости частью от общего их научного направления, частью от их национальности. Болгарской гипотезы держались все чистые лингвисты, в том числе самые выдающиеся представители новейшего языкознания начиная со Шлейхера, — его ученики Лескин и И. Шмидт, К. Бругман, Φ. Ф. Фортунатов, И. А. Бодуэн де Куртенэ и целый ряд других представителей сравнительного языкознания на Западе и у нас. Оставляя в стороне неясные и часто сбивчивые свидетельства разных, в общем, мало надежных исторических источников, они судили на основании очевидного совпадения целого ряда лингвистических признаков Ц. и болгарского языков, подобного которому нельзя установить ни у одного другого славянского языка. Совпадение это наблюдается в истории первичных общеславянских сочетаний dj и tj, дающих в обоих языках жд и шт; сочетаний ск и cm перед j = шт; сочетаний кт, гт, хт, дающих перед небными гласными в обоих языках то же шт; в одинаковой судьбе праславянских сочетаний or, ol, er, el = pa, ла (ро, ло), ре, ле и ряде других более мелких особенностей. Из филологов-славистов болгарской гипотезы держались все замечательные русские слависты: Востоков, Бодянский, Григорович, Срезневский, Соболевский, Флоринский, Шахматов, в известной мере В. И. Ламанский и многие другие. Из западных славянских ученых одним из первых "болгаристов" был Шафарик, позже Гаттала, Гейтлер и Облак. Родоначальником "словинской" гипотезы был Копитар (сам родом словинец), ему следовал его ученик, Миклошич (тоже словинец), а последнему — ученик его, Ягич. Наследник кафедры Ягича в Берлине, проф. Брюкнер, судя по употреблению им термина altslovenisch, следовал Миклошичу и Ягичу. "Словинистов", кроме личных отношений учеников к учителям и общности национального происхождения и патриотизма у двух из них, объединяла еще одна черта: все они являются в гораздо большей мере филологами-историками, чем лингвистами чистой воды. Отсюда предпочтение, оказанное ими данным историческим перед свидетельствами самого языка. Только при отсутствии настоящего строго научного лингвистического метода можно было выдвигать такие аргументы против очевидного для лингвистов тожества языков болгарского и Ц., какие выдвигались в свое время Миклошичем и другими "словинистами". Одним из этих аргументов было указание на вполне определенный "аналитический" характер новоболгарского языка, стоящего в этом отношении особняком среди других славянских языков. Так как этот аналитический характер дает себя чувствовать уже в так называемых среднеболгарских памятниках, то отсюда вытекала якобы невозможность отожествления "синтетического" Ц. яз. с древнеболгарским, который должен был бы носить аналитический характер. Но с этой точки зрения следовало бы отрицать непосредственную связь также между синтетическим латинским языком и несомненно из него возникшими романскими языками. Указывалось еще на отсутствие носовых гласных в новоболгарском языке, также дающее себя знать уже в среднеболгарских памятниках, тогда как Ц. языку они несомненно были свойственны. Но еще В. И. Григорович, в своем "Очерке путешествия по Европейской Турции" (1848), указал на существование остатков носовых гласных в македонских болгарских говорах, а с тех пор явилось много подтверждений этого известия, собранных Гатталой, Миклошичем, Иречком, Дриновым, Теодоровым, Шапкаревым, Драгановым, Сырку и др. Оказалось, что носовые гласные или их остатки до сих пор еще живут в македонских болгарских говорах, особенно в южных, в округах Солунском и Костурском. Как результат диалектического смешения, отдельные слова с остатками носовых гласных встречаются и в других, немакедонских говорах. Факты эти совершенно уничтожают упомянутый аргумент "словинистов" и прекрасно согласуются с общеизвестным происхождением славянских первоучителей из Македонии, а именно из Солуня. Самым естественным являлось предположение, что первоучители должны были лучше всего знать язык своей родной области и, отправляясь к моравским и паннонским славянам проповедовать христианство, захватили с собой уже готовый перевод, сделанный на знакомое им с детства македонско-болгарское наречие. Самый факт призвания для этой цели именно их, а не кого-нибудь другого, служит как бы указанием на то, что они (или один из них, Мефодий) могли уже быть известны не только как знатоки славянского языка, но и как авторы славянского перевода. В последнем случае, очевидно, языком этого перевода должен был быть опять-таки славянский язык их родины — македоно-болгарский. Все эти соображения, и в том числе очевидная близость фонетических особенностей Ц. и болгарского языка, приносились "словинистами" в жертву частью побуждениям ложного патриотизма (у Копитара и Миклошича), частью сомнительным свидетельствам исторических источников и разным другим историческим комбинациям. Родственный "болгарской" гипотезе взгляд высказал В. И. Ламанский, склонный считать Ц.-славянский язык за язык искусственный, чисто литературный, в состав которого вошли элементы из разных славянских языков, но с македоно-солунским, т. е. болгарским, диалектом в основе. Видоизменение этого последнего взгляда представляет гипотеза ученика Ламанского, проф. Будиловича, высказанная им несколько лет тому назад на археологическом съезде в Москве. Будилович кладет в основу Ц. яз. наречие славян Пропонтиды или цареградско-малоазиатских и, как Ламанский, считает его языком искусственным. Последним, решающим моментом в истории этого вопроса является отречение главного современного представителя "словинской" или "паннонской" гипотезы, проф. Ягича, от прежнего взгляда, которого он держался и при жизни своего учителя, Миклошича, и долго спустя. После предпринятого им пересмотра данного вопроса, Ягич пришел к заключению о полной несостоятельности "словинской", или "паннонской", гипотезы и решительно признал Ц. язык македоно-солунским наречием древнеболгарского языка ("Zur Entstehungsgeschichte der kirchenslavischen Sprache", в "Denkschriften der Kais. Akad. der Wiss. Philol.-histor. Classe", Вена, т. LVII). С отречением Ягича и переходом его в лагерь болгаристов, следует считать "словинскую" гипотезу похороненной окончательно и навсегда. Можно только удивляться, как могло держаться так долго учение, идущее вразрез с очевидными фактами языка. Для всех лингвистов этот вопрос давно уже был решен в пользу болгарского происхождения. Мало того, для лингвистов всегда было очевидно, что если бы даже нашлись неопровержимые исторические данные, свидетельствующие о том, что перевод был сделан в Паннонии, или даже Моравии, на языке местных славян, то отсюда вытекало бы неопровержимое заключение, что язык этих местных славян был древнеболгарский, т. е. что в то время в Паннонии и Моравии жили болгары, чего в действительности, конечно, не было (особенно, в Моравии). Если найдутся исторические веские доказательства гипотезы Будиловича, то для лингвистов, конечно, будет несомненно, что и "славяне Пропонтиды" были несомненные болгары.

Ц. язык дошел до нас в довольно многочисленных письменных памятниках, но ни один из них не восходит к эпохе славянских первоучителей, т. е. IX в. Древнейшие из этих памятников (если не считать не так давно найденной надгробной надписи 993 г.), датированные и не датированные, принадлежат XI веку, значит, во всяком случае, отделены от эпохи первоучителей по крайней мере целым столетием и даже больше, а то так и двумя. Это обстоятельство, а также то, что эти памятники, за исключением некоторых, носят более или менее сильные следы влияния различных живых славянских языков, обусловливает собой невозможность представить церковный язык в том виде, в каком он являлся в IX веке. Мы имеем дело уже с позднейшей фазой его развития, часто с очень заметными уклонениями от первичного состояния, причем далеко не всегда представляется возможным решить, зависят ли эти уклонения от самостоятельного развития Ц. языка, или от постороннего влияния. Сообразно с различными живыми языками, следы влияния которых могут быть указаны в Ц. памятниках, эти последние принято разделять на следующие "изводы" или "рецензии":

1) "Рецензия "Паннонская" (от предполагаемых "Паннонских" славян, на язык которых было переведено Св. Писание: название, созданное "паннонистами-словинистами" и для "болгаристов" имеющее лишь условное значение), представляющая Ц. язык наиболее чистым и свободным от влияния каких бы то ни было живых славянских языков. Сюда принадлежат древнейшие памятники Ц. языка, писанные глаголицей (см.) и кириллицей (см.): а) глаголические памятники, как Зографское евангелие (начала ХI в., может быть конца X); Мариинское евангелие (того же времени, с некоторыми следами сербского влияния); евангелие Ассемани (ΧΙ в., также не без сербизмов); Синайские псалтирь (XI в.) и молитвослов, или Эвхологий (XI в.); Сборник графа Клода, или Griagolita Clozianus (XI в.), и несколько незначительных по объему отрывков (Охридского евангелия, македонский листок и т. д.; подробности об этих памятниках см. Глаголица), в) Кириллические памятники: Савина книга (XI в., не без сербизмов); Супрасльская рукопись (XI в.); Хиландарские листки или Катехизис Кирилла Иерусалимского; Евангелие Ундольского; Слуцкая псалтирь (один листок; все XI в.; подробности см. Кириллица).

2) Болгарская рецензия, представляющая черты влияния средне- и новоболгарского (смешение в употреблении и после j и мягких согласных: смешение ъ и ь на конце слов, и т. д.). Сюда принадлежат более поздние памятники XII, XIII, XIV в, как Болонская псалтырь (конца XII в.), Охридский и Слепченский апостолы (XII в.), Погодинская псалтырь (XII в.), Григоровичевы Паремейник и Триодь (XII — XIII в.), Трновское евангелие (конца XIII в.), Патерик Михановича (XIII в.), струмицкий апостол (XIII в.), Болг. Номоканон, Струмицкий октоих, Октоих Михановича (XIII в.) и многие другие памятники.

3) Сербская реценция, представляющая влияние живого сербского языка (у, ю вм. , , е вм. : рука, вм. ы: бити вм. быти; k' = ћ и г' = ђ) вместо Ц. шт и жд: свекя вм. свешта, мегю вм. междю, употребление ь вместо ъ на конце слов, смешение ъ и ь с а и т. д.): два евангелия, Мирославово и Волканово, конца XII в.; Кормчая Михановича 1282 г.; Шишатовацкий апостол 1324: г.; Толковая псалтырь Бранка Младеновича 1346 г.; Хвалова рукопись и Никольское евангелие нач. XV в.; Кормчая XIII — XIV в., описанная Срезневским, и многие другие. К сербской рецензии примыкают так называемые хорватские памятники, писанные угловатою, "хорватскою" глаголицею; древнейшие их образцы не старше XIII — XIV в. Родина их — Далмация и главным образом Далматинский архипелаг.

4) Чешская, или моравская, рецензия — с весьма немногочисленными и небольшими по объему памятниками, отражающими влияние чешского или моравского живого говора (ц, з вм. шт, жд: свеца, мезю вм. свешта, между; у вм. и т. д.): так называемые киевские отрывки XI века, пражские XI — XII в. (все глаголические) и глаголическая часть Реймского евангелия (XIV в.).

5) Русская рецензия, самая богатая по количеству памятников (все кириллические) с очевидными следами влияния живого русского языка (у, ю вм. ; а, я вм. и обратно: рука, чадо, сяду; ж, ч вместо шт, жд: свеча, межю; o и e вм. ъ и ь; "полногласие", третье лицо ед. и мн. ч. на -ть и т. д.). Древнейший из памятников с обозначениям года — Остромирово евангелие 1056 — 1057 г. (списанное, очевидно, с очень древнего оригинала); далее XIII слов Григория Богослова XI в. (изд. Будиловичем), Туровское евангелие XI в., Изборники Святослава 1073 г. и 1076 г. (изд. общ. люб. др. письм. и Шимановского), Пандект Антиохов (XI в.), Архангельское евангелие 1092 г., Евгениевская псалтырь XI в., Новгородские минеи 10 9 6 и 1097 г. (изд. Ягичем) и т. д. К XII веку относятся: Мстиславское Евангелие (1125 — 1132 г.), Юрьевское ев., Добрилово ев. (1164 г.) и т. д. Длинный ряд этих памятников заканчивается печатными книгами XVI века, среди которых главное место занимает Острожская библия, представляющая уже почти целиком современный церковнославянский язык наших богослужебных и церковных книг (его характеристику см. С. Булич, "Церковнославянские элементы в современном литературном и народном русском языке", ч. I, СПб. 1893).

6) К "словинской" рецензии относят и так называемые Фрейзингенские отрывки (см.), писанные латинской азбукой и ведущие свое начало, по мнению некоторых, из Χ в. Язык их не имеет ближайшей связи с церковным языком и мог бы скорее всего получить название "древнесловинского" ("Altslovenisch" Миклошича и Ягича). — Наконец, можно указать еще румынскую разновидность Ц. языка, возникшую у православных румын. В связи с разнообразием памятников Ц. языка находится трудность и даже невозможность восстановления его во всей первоначальной чистоте. Ни одной рецензии нельзя дать безусловного предпочтения относительно более широкого круга явлений. Относительное предпочтение должно быть дано паннонским памятникам, как более древним и наименее подпавшим влиянию живых языков. Но и они не свободны от этого влияния, и некоторые особенности церковного языка являются в более чистом виде в русских памятниках, древнейшие из которых должны быть поставлены вслед за паннонскими. Таким образом, мы не имеем одного Ц. языка, а только различные его как бы диалектические видоизменения, более или менее удаленные от первичного типа. Этот первичный, нормальный тип Ц. языка может быть восстановлен только чисто эклектическим путем, представляющим, однако, большие трудности и большую вероятность ошибки. Трудность восстановления увеличивается еще значительным хронологическим расстоянием, отделяющим древнейшие Ц. памятники от перевода братьев-первоучителей. Время для этого восстановления еще не наступило; все прежние и современные попытки его имели более или менее односторонний характер. Во всяком случае, лет 17 — 20 тому назад в этом отношении произошел довольно крутой поворот, вызванный изданием важнейших памятников Паннонской рецензии (Зогр. евангелие 1879 и Мариинское — 1883 г.). Поворот этот сказался наглядно во втором издании известного руководства церковной грамматики проф. Лескина: "Handbuch der altbulgarischen Sprache" (Веймар, 1886). В то время, как первое его издание (1871) целиком еще основывалось на языке старейшего русского памятника — Остромирова евангелия (подобно Ц. грамматике Востокова, основанной тоже на памятниках русской рецензии), второе издание кладет в основание данные "паннонских" памятников, увлекаясь даже в крайность и игнорируя совершенно данные Остромирова евангелия. Эту крайность пытались исправить переводчики книги Лескина на русский язык — А. А. Шахматов и В. Н. Щепкин, приложившие к своему переводу обзор особенностей языка Остромирова евангелия.

Литература. Статьи и книги общего содержания: А. X. Востоков, "Рассуждение о славянском языке" ("Труды Моск. Общ. любител. росс. слов.", ч. XVII, 1820, перепечатано в "Филологич. наблюдениях А. Х. Востокова", СПб., 1865); Зеленецкий, "О языке церковнослав., его начале, образователях и исторических судьбах" (Одесса, 1846); Schleicher, "Ist das Altkirchenslavische slovenisch?" ("Kuhn und Schleichers Beiträ ge zur vergleich. Sprachforschung", т. Ι, 1858); В. И. Ламанский, "Непорешенный вопрос" ("Журн. Мин. Нар. Просв.", 1869, ч. 143 и 144); Pol ívka, "Kterým jazykem psány jsou nejstar ś i památky cirkevniho jazyka slovanského, starobulharsky, či staroslovansky" ("Slovansky Sbornik", изд. Елинком, 1883); Облак, "Zur W ürdigung, des Altslovenischen" (Jagiċ, "Archiv fü r slav. Philologie", т. XV); П. А. Лавров, рецензия цитир. выше исследования Ягича, "Zur Entstehungsgeschichte der kirchensl. Sprache" ("Известия отд. русск. яз. и слов. Имп. акад. наук", 1901, кн. 1) и друг. Грамматики: Добровский, "Institution es linguae slavicae dialecti veteris" (Вена, 1822; русский перевод Погодина и Шевырева: "Грамматика языка славянского по древнему наречию", СПб., 1833 — 34); Миклошич, "Lautlehre" и "Formenlehre der altslovenischen Sprache" (1850), вошедшие впоследствии в 1-й и 3-й тома его сравнит. грамматики слав. языков (первое издание 1852 и 1856 гг.; второе — 1879 и 1876 гг.); Schleicher, "Die Formenlehre der Kirchenslavischen Sprache" (Бонн, 1852); Востоков, "Грамматика церк.-славянского яз., изложенная по древнейшим оного письменным памятникам" (СПб., 1863); его же "Филологич. наблюдения" (СПб., 1865); Лескин, "Handbuch der altbulgarischen Sprache" (Веймар, 1871, 1886, 1898; рус. перевод Шахматова и Щепкина: "Грамматика старославянского языка", Москва, 1890); Greitler, "Starobulharsk à fonologie se stálým z ŕ etelem k jazyku litevské mu" (Прага, 1873); Миклошич, "Altslovenische Formenlehre in Paradigmen mit Texten aus glagolitischen Quellen" (Вена, 1874); Будилович, "Начертания Ц. грамматики, применительно к общей теории русского и других родств. языков" (Варшава, 1883); Н. П. Некрасов, "Очерк сравнительного учения о звуках и формах древнецерковнослав. языка" (СПб., 1889); А. И. Соболевский, "Древний церковнослав. язык. Фонетика" (Москва, 1891); Вондрак, "Altkirchenslavische Grammatik" (Берлин, 1900). Из них лучшая — Лескина. Сравнительно-грамматическое освещение см. в книге Бругмана, "Grundriss der vergl. Grammatik der indogerm. Sprachen" (Страсбург, т. I, 1886, 2 изд., 1897, т. II в двух частях, 1889, 1892), и в продолжении ее, Дельбрюка, "Vergleichende Syntax der indogerm. Sprachen" (3 части, Страсбург, 1893,1897,1900). Словари: Востоков, "Словарь Ц. языка" (СПб., 2 т., 1858, 1861); Миклошич, "Lexicon palaeosloveuico-graeco-latinum emendatum auctum..." (Вена, 1862 — 65). Этимологии см. в назв. словаре Миклошича и в его же "Etymologisches W örterbuch der slavisc hen Sprachen" (Вена, 1886). Множество различных частных исследований и статей в журналах: Ягича, "Archiv f ü r slavische Philologie" (с 1875 г.); "Bezzenberger's Beitr ä ge zur Kunde der indogerm. Sprachen" (с 1877 г.); K ühn und Schleicher, "Beiträge zur vergleich. Sprachforschung" (1858 — 74); Kühn, "Zeitschrift fü r vergl. Sprachforschung" (с 1852 г.); "Известия Имп. Акад. Наук по отделению русского языка и словесности" (10 т., 1852 — 63); "Известия отделения русск. языка и словесности Имп. Акад. Наук" (с 1896 г.); "Филологические Записки" (Воронеж, с 1860 г.); "Русский Филологический Вестник" (Варшава, с 1879 г.) и др. Литературу церковнославянской палеографии см. в статье Палеография и в книге И. А. Бодуэна де Куртенэ, "Подробная программа лекций... в 1877 — 78 учебном году" (Казань, 1879).

С. Булич.