Царь

Определение "Царь" в словаре Брокгауза и Ефрона

Царь — один из монархических титулов, равносильный титулу король. В других языках нет того различия, которое русский язык делает между царями и королями, называя первым именем почти исключительно монархов древнего Востока и классического мира, a также русских государей с XVI в., и давая имя королей главным образом западноевропейским государям в средние века и в новое время. Французы, немцы, англичане, поляки и т. д. одними и теми же терминами roi, K önig, King, Kró l обозначают и древневосточных, или греческих, и римских Ц., с одной стороны, и современных королей Англии, Италии и т. п. Самое слово Ц. в титуле русского императора передается по-польски термином Kr ó l, т. е. король. Терминологическое различие между словами Ц. и король возникло у нас в зависимости от того, откуда наш язык заимствовал эти термины. Слово царь есть стяженная форма слова цесарь (Caesar); ему равносильны такие формы, как кесарь, греч. καϊσαρ, нем. Kaiser, т. е. император. Форма цесарь сохранилась и теперь у других славян для обозначения императорской власти: польское cesarz, чешск. t ísa ř, малорус. (в Галиции) цесарь; последним именем еще в XVIII в. у нас обозначали римско-германского императора (ср. выражение Цесарская земля). Болгарский язык также знает стяженную форму, каковая и употреблялась для обозначения прежних болгарских государей. Прежде всего у нас царями стали называть государей, о которых говорится в Св. Писании, а также византийского императора. Слово король, общее нам с другими славянами (польск. Kr ó l, сербск. краль и т. п.), произошло от имени Карла Великого (Carolus), и им у нас стали называть главным образом западных государей. В русской истории оно было применено лишь в XIII в. к Даниилу Романовичу Галицкому. Таким образом, различение, которое русский язык делает между обоими монархическими титулами, не имеет принципиального значения; одно и то же латин. rex мы переводим то одним, то другим словом, смотря по тому, говорим ли о древнеримском царе или о германском конунге. Конечно, власть Ц. у разных народов имела разное происхождение, разный объем и разный характер (см. Королевская власть, Монархия, Князь). В дальнейшем даны очерки царской власти: 1) на древнем Востоке, 2) в Греции и Риме, 3) в Византии и 4) в России.

Н. К.

Царь на древнем Востоке — считался не первым сановником государства, а его обладателем, помещиком, для которого лично и работает вся государственная машина, но который, впрочем, имеет по отношению к ней и к подданным нравственные обязанности. В различных странах и у различных народов, при различных исторических условиях царская власть имела свои оттенки. В Египте Ц. считался богом уже немедленно по восшествии на престол, как потомок первого Ц. страны — Ра, а также Гора, который вселялся в душу будущего Ц. при его рождении и образовывал его "Ка". Этому представлению не препятствовали узурпации и частые смены династий: в таких случаях веровали, что солнечное божество таинственно соединялось с последней представительницей угасшей династии, и новый Ц. считался плодом такого союза, а следовательно, прямо сыном Солнца. Такого же порядка были и попытки сделать Александра Македонского сыном последнего фараона Нектанеба II (см. Нектанеб). Как "благой бог", Ц. имел культ уже при жизни: после покорения Нубии он вошел в местную триаду; Аменхотеп III выстроил там самому себе храм; богов своих Ц. называет братьями и отцами, богинь — матерями. После смерти устанавливался культ Ц. и особое жречество в честь его. Это поддерживалось очень долго; так, культ царей Древнего царства существовал еще в саисскую эпоху. Весь придворный этикет был своего рода культом: лицезреть царя могли только родные и приближенные, да и тем в Древнем царстве приходилось падать ниц и целовать землю пред ногами Ц. Обращения к Ц. имели вид гимнов; существовал и особый род литературы — гимны в честь царей и даже в честь царских корон. Ц. имел пять имен — прирожденное, как "сын Ра", т. е. потомок законной династии; полученное при восшествии на престол; имя вселившегося в него Гора; имя, полученное им как "соединителем Верхнего и Нижнего Египта"; имя "победоносного кобчика". Эти имена избрали употреблять всуе и старались прибегать к описаниям: "его величество", "великий дом" (пер-о, отсюда фараон), или к безличной форме. За каждым упоминаемым именем Ц. или его описанием следовали слова: "жизнь, здравие, благополучие". И самые имена Ц. указывают на божественное достоинство: "Ра родил его" (Рамессу), "Тот родил его" (Тутмос), "Прекрасен дух Ра" (Носреркара) и т. п. Фараон не умирал, а "заходил в горизонт свой" (отсюда пирамиды иногда называются "вечными горизонтами"). Вот какие, напр., слова влагаются в уста Рамсеса III по поводу вступления на престол его сына: "Вот я успокоился, подобно отцу моему Ра, соединился с великой эннеадой богов на небе, на земле и в преисподней. Утвердил Амон-Ра сына моего на престоле моем; воспринял тот сан свой, как Ц. обеих земель, восседая на престоле Гора; короновался он, как бог Пта. Он — сын Амона, вышедший из плоти его. Припадайте к его сандалиям, целуйте персть пред ним, следуйте за ним постоянно. Хвалите его, прославляйте его, величайте его совершенства, как вы делаете это каждое утро для Ра... Будьте здравы под его управлением, служите ему единодушно". Сообразно своим функциям как бога и правителя, Ц. носил различные наряды и головные уборы. Две короны, белая и красная, унаследованы от доисторического времени, когда Египет представлял еще два отдельных государства — Верхнее и Нижнее; отсюда и постоянные титулы: "Царь Верхнего и Нижнего Египта", "соединитель обеих земель"; вступление на престол иногда называлось на официальном языке "соединением обеих земель". Вступление на престол сопровождалось торжественной коронацией (изображения ее сохранились), которая потом делалась ежегодным праздником; через 30 лет праздновался юбилей царствования, повторявшийся потом каждые три года. — De jure Ц., как бог, был всемогущ и неограничен: азиатские вассалы-семиты величают его не просто богом, а даже "богами" и семижды семь раз падают ниц перед ним. De facto в истории Египта сила царской власти была весьма изменчива. В строго централизованном, бюрократическом Новом царстве и отчасти в первую половину Древнего цари входят во все мелочи управления, тогда как в феодальном Среднем царстве номархи пользуются значительной долей самостоятельности; иногда даже летосчисление ведется по годам их правления. Бывали периоды, когда власть фараонов делалась совершенно ничтожной и главное влияние в стране переходило к жрецам (конец XX дин.), или Египет распадался на множество самостоятельных княжеств и даже царств (конец среднего царства, "Додекархия"). Во всяком случае фараон считался верховным жрецом всех богов и главным предводителем на войне. — Божественное достоинство, соединенное eo ipso с обладанием престолом, не препятствовало, однако, последующим Ц. по каким-либо соображениям преследовать память кого-либо из своих предшественников, будь то узурпаторы или неугодные жреческой партии люди (напр. Аменхотеп IV, единственный из фараонов, чувствовавший себя не божеством, а человеком). Имена таких Ц. соскабливались с памятников и списков, их изображения разрушались. Эта damnatio memoriae, свойственная и другим восточным царствам, перешла в Римскую империю, которая обязана Египту также культом Августа и апофеозами императоров. — Иначе смотрели на Ц. семиты. Для них он был не богом, не потомком и живым подобием божества, а его наместником. Каждое семитическое племя, а впоследствии царство, имело своего бога-покровителя, своего Бела, Ваала (владыку), Молоха (царя), Адона (господина), который поручал свой народ своему избраннику, своему помазаннику-царю. Последний поэтому редко называет себя сыном своего бога, а гораздо чаще рабом и служителем. Даже мировые деспоты — вавилонские и ассирийские Ц. — не составляют исключения. Так, Навуходоносор говорит: "Я — Ц. правды, законный властитель, управляющий людьми Бела, Шамаша и Мардука. Когда Мардук, великий владыка, возвысил меня в цари и передал мне для управления многочисленные массы людей, я благоговейно преклонился пред ним, богом, меня создавшим". Ассурназирпал: "я выхожу, как слуга великих богов, моих владык, и покоряю моею рукою все страны". От бога Ц. получает и писанные законы (Хаммурапи), по которым он обязан право судить свой народ. Суд — главная функция царской власти у семитов; поэтому правители, не имеющие царского титула, назыв. просто "судьями" = "шофтим"; такие судьи были у евреев, тирян (при Навуходоносоре), карфагенян. В Вавилоне Ц. должен был ежегодно получать видимое поставление от божества: в день Нового года он торжественно касался рук идола Вела; если этой церемонии он не мог совершить в этот день (по болезни или отсутствию), то весь следующий год он не имел права носить царского титула, а назывался "шакканаку" — "наместником" Вавилона. В Вавилоне и Ассирии цари были в то же время верховными жрецами, посредниками между поставившими их богами и народом; в других семитических странах это было не всегда (напр. в Израиле, в Тире), но, несомненно, везде и всегда отношение Ц. к божеству ближайшим образом сказывалось на зависимости Ц. от жрецов. Вообще степень силы царской власти у семитов зависела, главным образом, от личности Ц., надежности его войска и крепости династии. При совокупности благоприятных условий, особенно в крупных государствах, Ц. мог скоро почувствовать себя настоящим восточным деспотом. Не только, напр., Саргон вменяет себе в особую заслугу, что "согласно значению своего имени" он, "охраняя право и справедливость, руководя слабых и не губя ничтожных", при постройке дворца "платил за участки их владельцам при отчуждении согласно таксе и, чтобы не обижать отказывавшихся от денег, менялся с ними на ближайшие участки", но и Соломон играет роль фараона; израильские Ц. считают своим законным достоянием имущество казненных и тем вынуждают пророка (Иезек. 45, 7—8) требовать, "чтобы впредь князья не притесняли народа". Вообще, юридических ограничений царской власти и у семитов не было (позднейшие попытки у евреев см. Второзак. 17, 14 и сл.), кроме законов, данных Божеством (ср. Цар. IV, 23) и определявших действия царя. В ничтожных сирийских царствах при родовой организации семитов, а у финикиян — и при существовании влиятельных торговых домов для царского деспотизма было менее данных, чем в Египте или Ассирии. Если египетский фараон, послуживший образцом для Александра (сын Зевса — Амона) и Птолемеев, оказал влияние на представление о римском императоре, то освященный Св. писанием семитический царь Божией милостью имел свою долю влияния на христианского императора нового Рима и вообще на идею царя христианского государства.

Б. Тураев.

Царская власть в Греции и Риме. Царство есть древнейшая точно засвидетельствованная форма греческой государственности, давно уже отжившая ко времени распада греческой науки и поэтому подернутая в греческом сознании легкой героической дымкой. Об исторической реальности царства ярко свидетельствовали, однако, и старые хроники с их списками сикионских, аргивских, афинских и других царей, и ряд пережитков в виде сакральных и политических магистратур, особенно в виде института Ц. власти в спартанском государстве. Известны были греческой науке и чуждые Греции формы Ц. власти тех народов, которые греками объединялись под именем варваров; среди них особенно ярко выступает абсолютная монархия восточного образца в лице персидского царства. Прямым продуктом греческой городской жизни была и прекрасно знакомая всему V и IV в. полумагистратура, полумонархия, узурпированная или выборная, в большинстве случаев пожизненная — эсимнетия или тиранния. Наконец, надвинулась на Грецию IV в., в лице Александра Великого, новая форма монархической власти, быстро подведенная греческой философией под развившееся к тому времени понятие власти царственной идеальной натуры. Все эти элементы прошлого и настоящего создали Аристотелевскую теорию Ц. власти с ее делением царства на героическое, спартанское (военная магистратура), тираническое, варварское и всеобъемлющее (παμβασιλεία; см. Arist. "Polit." 1285, a, b). В этом делении для нас особенно важно яркое сознание принципиальной разницы между монархией восточного образца и греческой Ц. властью, т. е. монархическим элементом конституции греческого города-государства. Параллельное развитие обеих форм монархизма, их слияние в эллинизме и римской империи — вот главное содержание эволюции Ц. власти в древности. Ввиду этого и настоящая статья естественно распадается на следующие главные отделы: 1) Царская власть в Греции; история ее постепенного ослабления и перехода в магистратуру, 2) история того же процесса в Риме, 3) национальное царство в Северной Греции, 4) эллинистическая монархия и 5) Римская империя. 1) Гомеровские поэмы — наши древнейшие исторические источники, касающиеся эллинства, — знают только одну форму государственности: царство с центральной личностью царя (βασιλεύς), около которого группируются все остальные элементы государства. Царскую власть мы застаем в Илиаде и Одиссее вполне сформировавшейся и можем даже констатировать от Илиады к Одиссее некоторую ее эволюцию, некоторое ее ослабление, позволяющее предположить аналогичный процесс и в эпоху, предшествующую Илиаде. Происхождение древнейшей Ц. власти в Греции неопределимо; не помогает и спорная, недостаточно выясненная этимология слова βασιλεύς (водитель народа или стоящий на камне — оба производства одинаково сомнительны). Можно предположить, исходя из функций гомеровского царства и из спартанских пережитков, что царская власть вышла из предводительства вооруженным народом или племенем в его завоевательном движении и что ослабление этого элемента в жизни Греции повело за собой и ослабление власти царя. Как бы то ни было, исконная форма Ц. власти в Греции абсолютно лишена главнейших признаков восточного абсолютизма: царь отнюдь не бог и еще менее собственник государства, отнюдь не нечто несоизмеримое со всеми остальными частями государства. Уже в Илиаде он скорее является магистратом, носителем народной суверенности и народной воли, чем воплощением божественной и государственной суверенности на земле. Ц. власть в Илиаде — отражение власти верховного бога; Зевс дает царю силу, богатство и славу, на которых основана власть царя; особая милость Зевса часто вызывается тем, что цари так или иначе имеют его своим родоначальником. Властвует, однако, царь не произвольно, а на основании известных неписаных условий (έπι ρητοΐς γέρασι), носителями которых являются, кроме него, члены его совета и весь народ. Ц. власть сосредоточивается в руках одного лица; деление власти между несколькими носителями не обычно и порицается (ούκ άγθόν πολυκοιρανίη), хотя эволюция очевидно двигалась по этому пути. Царство наследственно и переходит от отца к сыну. Все функции государственной жизни сосредоточены в руках царя: он предводитель войска, он молитвенник за народ, он же верховный судья, поскольку суд в это время есть государственная функция. На войне власть его, вероятно, сильнее, чем в мирное время; вряд ли вне войска и войны царь мог сказать про себя: παρ ' γάρ έμοί θάνατος (Arist., Pol., III, 1285 а). Неясно также, от него ли исключительно зависело начало войны или этот вопрос решался совместно с геронтами и народом. Кончить войну так или иначе зависело от царя, хотя делалось это после предварительного сообщения народу, т. е. войску, и, конечно, не наперекор его настроению. Руководительство военными действиями принадлежало царю; от его доброй воли зависело, следовать или нет советам его ближайших соратников. Принципиальное отличие царя Илиады от вавилонских или ассирийских властителей особенно ярко сказывается в том, что территория государства ему отнюдь не принадлежит. Он может отдать другому часть своей власти, но не часть государства. Сам он получает вместе с властью только часть государственной территории (τέμενος), доходами с которой покрывает свои издержки на представительство в отношениях государства к богам и людям. В последнем случае он, вероятно, мог требовать помощи от народа и сверх доходов со своего τέμενος. Зависимость царя от общины сказывается и в том, что нет нигде в поэмах указания на определенные подати в его пользу. Мы знаем только об определенной плате за известные его действия: как военачальник, он имеет право на часть добычи, как представитель народа перед богами — на лучшую часть жертвы, как судья — на подарки тяжущихся (δώρα, δωτΐναι, θέμίστες). Рядом с этим у царя имеется личное имущество (άγρος), благодаря которому он, вероятно, и мог поддерживать свое первенствующее значение в государстве. Величина этого личного имущества зависела в значительной мере от силы государства; нередко цари владели целыми городами и были настолько богаты, что могли выстраивать себе великолепные крепости и дворцы, подобные микенским и тиринфским, если не считать последние показателями большей силы Ц. власти в догомеровское время. Царь не стоит одиноко в государстве: таких, как он, среди народа немало — он только выше их скорее количественно, чем качественно. Так, по крайней мере, смотрит на себя тогдашняя аристократия, фактическая мощь которой, основанная на экономическом превосходстве, выражается в том, что царь фактически не может обходиться без ее содействия ни в одной из исполняемых им государственных функций. На войне богатая аристократия предводительствует отрядами и несет на себе тяжесть сражения, выезжая на своих колесницах перед фронт войска; за это ей достается, наряду с царем, лучшая часть добычи. В сношениях царя с народом знать (ήγήτορες, μέδοντες, γέροντες) выступает и за, и против царя и влияет этим на настроение массы. Ввиду этого царь старается не обходиться без совета лучших; знать часто приглашается к нему для обсуждения, за едой и питьем, всех более важных вопросов (βουληφόροι). Наиболее ярко сказывается связь царства с аристократией в известной сцене суда в Илиаде (XVIII, 503 сл.). Спорящие состязаются не перед одним царем, а перед всеми геронтами; каждый из геронтов имеет и высказывает свое мнение. Судебной инициативы и права уголовного суда царь не имеет, так как в данный культурный период все это стоит вне рамок государства. Раз царь не собственник государства и поэтому не имеет притязаний на доходы его, т. е. на подать с населения, сама собой устраняется возможность существования чиновничества, личных агентов царя. Он имеет слуг и рабов, но не как царь, а как частное лицо; еще менее могут быть названы чиновниками добровольные его приближенные, его θεράποντες. Герольды (κήρυκες), как и царь, несут общественную функцию и потому, как и он, выступают со скипетром в руках. Позднейшие части Илиады и Одиссеи дают несколько иное представление о Ц. власти; она слабеет, крепнет аристократия. Теперь уже вся аристократия претендует на имя βασιλήες; повторяются случаи деления власти (напр. на Схерии) между рядом царей; возможен переход власти вне семьи законного ее носителя; нести обязанности терапонта у царя уже не так почетно. Подготовляется, так. образом, переход к аристократии и олигархии, вызванный, вероятно, не столько вырождением царей и их тираническими стремлениями, как конструирует греческая теория в лице Платона и Аристотеля, сколько общей эволюцией греческой государственности. Чем индивидуальнее становится жизнь Греции, чем более сосредоточивается она в ряде мелких городов-государств, чем теснее становится связь каждого гражданина со своей πόλις, тем меньше шансов у Ц. власти удержаться и развиться. Для монарха необходима дымка отдаления; абсолютизм несоединим с условиями жизни в стенах одного небольшого города-государства. Насильственно или мирно совершился переход от царства к магистратуре, низведение царей в положение выборных и срочных магистратов или даже жрецов с определенной ограниченной компетенцией — мы не знаем; известно только, что процесс этот совершился везде и закончился приблизительно к VI веку. Только Спарта удержала царство в форме, в высшей степени характерной для оценки всей позднегреческой Ц. власти. В Спарте искони были два царя, которые оба считались Гераклидами, но вряд ли действительно принадлежали к одному роду. Как ни объяснять происхождение этого двойного царства, ясно, что уже в нем лежало некоторое ослабление Ц. власти. В основных своих чертах спартанская Ц. власть совершенно повторяет Гомеровскую. Она наследственна от отца к сыну, при чем, впрочем, сыну, рожденному во время царствования отца, отдается предпочтение перед первенцем или старшим. В случае отсутствия сыновей наследует ближайший агнат. Функции царей те же, что и в эпоху Атридов: "цари были советниками и судьями народа в мирное время, предводителями войска на войне и представителями государства в сношениях с богами" (Schoemann, "Gr. Alterth.", I, 232). В принципе все эти права оставались за ними во все время существования Спарты, но в действительности все они были сведены на нет отчасти герусией, отчасти народным собранием спартиатов, больше же всего — эфоратом. В своем консерватизме Спарта была последовательнее других греческих государств: она сохранила не только имя и сакральные функции царя, но и царскую власть, только связав ее на деле по рукам и по ногам. Герусия сделалась по отношению и к царям, и ко всем гражданам высшей судебной инстанцией; она же отрезала царей от народного собрания, получив право предварительного обсуждения всех предложений, делаемых народу; народ один теперь имел право решать все споры о преемстве царей, о войне и мире, о договорах с иностранными общинами; наконец, эфоры своим верховным контролем совершенно уничтожили свободную инициативу царей. Как ни смотреть на эфорат — как на постепенно усилившихся, первоначально назначавшихся царем судей или как на магистратуру революционного оттенка — ясно одно, что каждый шаг царей и в мирное время, и на войне связан был наблюдением эфоров, угрозой замечания, штрафа и суда герусии. Это право наблюдения в связи с правом созыва народного собрания и герусии отдало эфорам всю полноту исполнительной власти, принадлежавшую до тех пор царям. Результатом развития царской власти в Элладе и большинстве колоний было, таким образом, то, что цари как таковые или совсем прекратили свое существование, или существовали в виде мертвого пережитка. Фактически их власть перешла к выборной и срочной магистратуре, монархический характер которой в большей или меньшей степени сгладился. Монархическая подкладка магистратуры города-государства не раз, однако, прорывалась, выливаясь в новую форму экстраординарной магистратуры — тирании или эсимнетии. Почти то же развитие, mutatis mutandis, находим мы и в Риме. См. Fanta, "Staat in Ilias und Odyssee" (Иннсбр., 1882); Herrniann-Thumser, "Griech. Staatsalt." (§ 8 и 24); Sch ömann-Lipsins, "Griech. Altertümer" (I, 422, 123 cл., и 237 и cл.); Busolt, "Griechische Geschichte" (I, 505 и сл., 544 и сл.); Sch œffer (Pauly-Wissowa, "Realencyclopæ die", III, 55 и cл.). 2) Для характеристики Ц. власти в Риме и Италии у нас нет, к сожалению, таких превосходных источников, какими являются для Греции Илиада и Одиссея. Правда, ходячее анналистическое и государственно-правовое предание знает имена и даты всех римских царей, способ их выбора, их функции и эволюцию их власти от первых законных выборных царей вплоть до последних узурпаторов; но давно уже установлено, что история царей у анналистов есть частью этиологическая легенда, частью вымысел, частью конструкция на основании институтов исторического времени. Почти сплошь конструкцией на основании пережитков является то, что передается анналистами о государственном строе Рима, сразу будто бы почти во всех своих частях созданном полумифической, полувыдуманной личностью первого царя Ромула. Несомненно, однако, — и это было твердым убеждением всей древности, — что Рим пережил эпоху, когда вся сумма исполнительной власти, вместе с властью сакральной, принадлежала царям (reges; cp. rego, греч. όρέγω, regula). Факт этот ставится вне всякого сомнения двумя пережитками римского сакрального и государственного строя. Во-первых, Рим, как и греческие государства, сохранил имя царя для одного из верховных жрецов (rex sacrorum), гарантировав себя от возможности переворота запрещением этому жрецу всякой политической карьеры; во-вторых, во все время существования в Риме свободного строя существовал (в позднейшее время — в виде пережитка) институт interregnum. Суть междуцарствия заключалась в обеспечении непрерывности магистратской власти, которая считалась, очевидно, прямым продолжением власти Ц. В случае отсутствия (за смертью, пленом и т. п.) носителей верховной магистратской власти остальные носители империи отрекались от власти и наступало междуцарствие: auspicia ad patres redeunt, т. е. тесно связанное с вакантным империем право испрашивать волю богов переходило к патрицийской части сената. Из среды patres немедленно после наступления междуцарствия выходил при посредстве ближе неопределимой процедуры временный носитель империя — interrex: он называл себе в течение 5 дней преемника с тем же именем, следующий поступал так же, пока не являлась возможность получить законным путем, т. е. при посредстве выбора, нового, срочного носителя верховного магистратского imperium. Оба пережитка явно доказывают: 1) что до эпохи свободного строя власть в Риме принадлежала царям; 2) царь имел и сакральные, и светские функции, являясь верховным жрецом и верховным носителем imperium и auspicium; 3) власть царя не была наследственной, а передавалась из рук в руки при посредстве сената в его совокупности, но едва ли при участии народного собрания. Вероятнее всего, что последний interrex окончательно назначал царя, после чего, может быть, требовалось еще формальное дарование власти народом при посредстве lex curiata de imperio; 4) власть царя была тесно связана с сенатом, носителем и залогом вечности этой власти, в чем нельзя не видеть некоторого ограничения ее аристократией. Оба пережитка при их сопоставлении друг с другом не дают нам права присоединиться к мнению Ине, по которому власть царей была исключительно сакральной, духовной. Не менее невероятно, однако, и мнение Энмана, что институт rex sacrorum не есть остаток царских функций, перенесенный на особого жреца, а жречество, существовавшее и при царях в составе коллегия понтификов. Достаточно вспомнить, что рядом с rex sacrorum мы имеем его жену, regina sacrorum, что повторяется только в фламинате. Те предписания, которыми стеснен был rex sacrorum в своей политической карьере, и рядом с этим тот страх, который проявляет Рим при одном намеке на возобновление царской власти, дают нам право верить факту, передаваемому преданием, что исчезновение Ц. власти из пределов государственного строя было не результатом мирной эволюции, а вызвано было революцией, вероятно, исходившей от римской аристократии. Позволительно также думать, что присутствие в римской магистратуре сильнейшего монархического элемента, сказывающееся всего ярче на теоретической неограниченности римского imperium, особенно imperium militiae, свидетельствует о полноте власти римских царей и о формальной ее неограниченности. Вся борьба патрициев с плебеями вращается около монархической основы римской магистратуры; с ней борются и народные трибуны, и сенат — и все же она вновь оживает во всей своей полноте в неограниченных, экстраординарных полномочиях конца республики. См. Schwegler, "R ömische Geschichte" (I, 645 слл.); Ihnе, "R ö mische Geschichte" (I); Моммзен, "Римская история" (I, 55 слл., пер. Неведомского); его же, "R ö misches Staatsrecht" (II, 1, 3 слл.); Herzog, "Geschichte und System" (I, 51 слл.); Энман, "Легенда о римских царях" (СПб., 1896); Pais, "Storia di Roma" (I). О найденной недавно надписи римского форума, где упоминается имя царя (вер. rex sacrorum), и о ее времени см. статьи Тrореа в "Rivista di Storia antica" (т. IV—VI) и H ü lsen в "Beitr ä ge zur alten Geschichte" (II, 2, 228 слл.). 3) Однородной с Ц. властью так назыв. патриархального, вернее — племенного, и позднее городского характера является Ц. власть национальной формы, развившаяся главным образом в Северной Греции, путем централизации власти в руках сильнейшего из племенных царьков. Того же происхождения была, вероятно, и восточная абсолютная монархия вплоть до персов, но здесь особые географические и, как результат их, экономические отношения, позднее — культурно-государственные влияния предшествовавших держав создали форму теократического абсолютизма, которой Греция и вообще Европа не знает вплоть до слияния Востока с Западом при Александре. О национальной монархии Северной Греции, развившейся главным образом в Македонии и Эпире, мы знаем очень мало и то почти исключительно о Македонии ввиду той исключительной роли, которую ей суждено было сыграть в мировой истории. Ц. власть в Македонии развилась из племенного царства, вероятно, общегреческого характера. Отдельные βασιλείς (они вели свое происхождение от Геракла) делили между собой племена горной и равнинной Македонии. Династия равнинной Македонии, сосредоточившаяся около города Эг (Αίγαί), рано выделилась из среды остальных и путем упорной борьбы приобрела первенствующее положение в Македонии. Своей силой и государственной организацией эта часть Македонии обязана главн. образом Архелаю, современнику конца пелопоннесских войн. При нем македонское царство вылилось в определенную национальную форму благодаря, главным образом, тому, что он организованной аристократии старого царства противопоставил организованное войско мелких собственников, конной знати — тяжеловооруженных пехотинцев. Это национальное войско, создание которого связано было, вероятно, с аграрной реформой, играло роль народного собрания в сношениях царя с народом и послужило прочной базой для развития в Македонии Ц. власти. Благодаря ему сделалось возможным объединение всей Македонии около династии Нижней Македонии; благодаря ему стали возможны равноправные отношения с Элладой, а позднее и вмешательство в дела Эллады. Прочность государственности дала возможность быстро двинуть вперед и культурное развитие страны при посредстве сознательно вводимой эллинизации. Завершителем дела Архелая был Филипп, при котором македонское царство получило еще более прочную организацию и династия благодаря крупным политическим успехам еще крепче связала себя с македонским народом. См. Abel, "Makedonien vor K ö nig Philipp", U. Koehler в "Sitzungsberichte der Berl. Akademie" (1893, 489 слл.); Niese, "Geschichte der griech. und maked. Staaten" (I, 23 слл.); Kaerst, "Geschichte des hellenistischen Zeitalters", (I, 97 слл.). 4) Связь македонской династии с народом дала возможность Александру Великому блистательно совершить задуманное, вероятно, еще Филиппом покорение Востока силами соединенных Греции и Македонии. Результатом было создание великой Александровой монархии и ее прямых наследниц — эллинистических монархий. Состояние наших источников не позволяет нам точнее определить сущность Александровой монархии. Взгляды новейших ученых расходятся: одни (Нибур и Грот, из новейших Кэрст) представляют себе создание Александра как сознательное восстановление великих монархий Востока, объединенных личностью царя-бога, требующего себе безусловного подчинения и поклонения; другие (Дройзен, Низе) усматривают цель Александра в создании нового государства на базе эллинской национальности и культуры, в которых должны были раствориться местные, восточные элементы. Для последних монархия Александра есть прямое продолжение македонского царства, его дело — развитие дела Филиппа; по мнению первых, Александр вполне отрешается от заветов Филиппа, и только его колоссальная сила и обаяние удерживают в повиновении недовольное его восточными замашками войско. Твердую опору для разрешения спора могло бы дать только подробное знание задуманной и отчасти выполненной Александром государственной организации: но данные наши в этой области весьма скудны. Несомненно одно: богом Александр быть не хотел, попытки обоготворения идут от его подданных; египтяне в лице жречества объявляют его сыном Амона, греки воздают ему геройские почести. И то, и другое вполне обычно и прямо вытекает из прецедентов и взглядов того времени. Где Александру естественнее всего было выступить царем по персидскому образцу и богом в силу греческого обычая, там — на монетах — царствуют всецело прежние нормы; монеты украшаются изображением божества. Менее ясно, насколько далеко пошел Александр во введении в государственную организацию норм восточного абсолютизма. Зависимость от них была необходимым следствием завоевания, но важно было бы знать степень их восприятия. Недоказательно для восточных стремлений Александра введение в войско персидских элементов и при дворе, для жителей Востока, обычая преклонения (проскинесы); недоказательно и введение некоторых норм персидского дворцового обихода (напр. дворцовый журнал); в общем все-таки и войско, и двор оставались по преимуществу македонскими. Деление на сатрапии было вынужденным, форма его — вряд ли окончательной. То, однако, что мы можем выделить как общее достояние эллинизма и что поэтому, вероятно, идет от Александра, говорит за точку зрения Дройзена. Введение эллинской культуры путем создания эллинских городов, поддержка эллинства и вне, и внутри Эллады, предпочтение в организации чиновничества эллино-македонских элементов перед местными, удержание автономии греческих политий, греко-македонский характер войска — все это, восходя к Александру, дает представление о его монархии как о слиянии на почве сильной центральной власти государственности греческой с восточной с преобладанием первой. Об Александре см. Grote, "Hist. of Greece" (XI, 472 сл. и XII, 83 сл., Лонд., 1869), Droysen, "Geschichte des Hellenismus" (III, 3 слл. и passim); Niese, "Geschichte der griech. und maked. Staaten" (I) и Sybel's "Histor. Zeitschrift" (1897, 1 cл.); Kaerst, Sybel's "Histor. Zeitschr." (1895, 1 cл. и 193 cл.); "Rheinisches Museum" (1896, 42 cл.): "Studien zur Entwickelung und Begr ü ndung der Monarchie im Altertum" (1898); "Geschichte des hellen. Zeitalters" (I, 376 cл.). 5) Формы, которые приняла монархическая власть в так называемую эпоху эллинизма, были весьма разнообразны. Общим для них всех можно назвать только принцип неограниченной власти, опирающейся на войско, — власти, которая смотрит на государство, как на свою собственность; эта собственность как таковая передается наследникам по обычным нормам греческого права. Результатом этого взгляда является то, что организация управления государством в общих чертах везде одинакова. Особенно важную роль играет администрация финансовая и военная; и там, и здесь действуют от имени царя личные его агенты, облеченные властью постольку, поскольку они представляют царя. Все жители государственной территории обязаны царю платежами и, вероятно, службой. Впоследствии довольно медленно развивается и взгляд на царя, как на бога; это, однако, отнюдь не служит основой и легитимацией власти, а является результатом привычки, выработавшейся в большинстве восточных государств до эпохи эллинизма. Эти общие принципы незыблемы; большая или меньшая их устойчивость зависит от способа примирения греческой πόλις с нормами абсолютной монархии. Последовательнее и проще всех действовали в этом отношении Птолемеи в Египте. Египет до Александра не знал городского строя; не ввели его и Птолемеи. Их резиденция — Александрия — не была греческой πόλις, а лишь резиденцией правящего дома, без автономии и самоуправления. Городским строем пользовались только Навкратида и Птолемаида, но эти два исключения не нарушали правила. В Египте, таким образом, между царем и населением не было посредств