Фридрих II Великий

Определение "Фридрих II Великий" в словаре Брокгауза и Ефрона

Фридрих II Великий — король прусский (1740—1786), один из самых видных деятелей в истории XVIII в., прославившийся как государь и писатель, как полководец и дипломат, которому Пруссия обязана своим возвышением на степень великой державы и который играл первенствующую роль в международной политике своего времени ("век Ф. Великого").

Ф. II до начала царствования. Ф. II, сын Ф.-Вильгельма I и Софии-Доротеи, принцессы ганноверской, род. 24 января 1712 г. В детстве и ранней юности ему пришлось пройти весьма суровую школу под ферулой своего ограниченного и необразованного отца, очень грубо расправлявшегося с членами своей семьи. Уже тогда отец стал сомневаться в том, что сын пойдет по его стопам. "Хотел бы я знать, — сказал он однажды, показывая на мальчика, — что творится в этой головке. Я знаю, что он не так думает, как я; есть негодяи, внушающие ему не такие чувства, как мои, и учат его все ругать". Потом он обратился к сыну с советом не думать о пустяках, а "держаться только реального", т. е. "иметь хорошее войско и много денег, ибо в них и слава, и безопасность государя", — и заключил этот совет лаской, перешедшей в пощечины. Хотя Ф.-Вильгельм I и был не охотник до иностранцев, но своей старой француженке-бонне он вверил и кронпринца, потом взял к нему в "информаторы" молодого офицера Дюган де-Жандена (Duhan de Jandun), отец которого, один из многочисленных гугенотов, поселившихся в Бранденбурге, был секретарем великого курфюрста. Этот офицер понравился королю храбростью во время осады Штральзунда, но Ф.-Вильгельм и не подозревал, что будущий наставник его сына был человеком большого и разностороннего образования. Рядом с ним были поставлены в качестве дядек два уже настоящих прусских офицера, граф фон-Финкенштейн и майор фон-Калькштейн, которые должны были дать кронпринцу военное воспитание. Таким образом Ф. рос под двойным влиянием — французской образованности и прусского милитаризма. Этим воспитателям и учителям дана была королем инструкция: латыни не нужно; учить по-немецки и по-французски; древнюю историю пройти слегка, но самым подробным образом изучить историю последних полутораста лет и в особенности историю Бранденбурга, с указаниями на то, что сделано было хорошо, и что дурно; математика нужна больше всего для фортификации; главное дело — внушать принцу мысль, что в ремесле солдата единственный путь к славе. В изучение военного дела Фриц был введен игрой в солдатики; уже для шестилетнего кронпринца была организована рота из 131 мальчиков. Развился Ф. весьма рано, да и Дюган отступал от королевской инструкции, внушая своему питомцу вкус к умственным занятиям. Уже одно чтение "Телемака" давало Дюгану постоянные поводы говорить ученику о древних, а потом и сам воспитанник стал зачитываться классиками во французском переводе. Он делал это украдкой, вставая по ночам, и таким образом приучался к нарушению воли отца. Скоро все более и более стала обнаруживаться противоположность между его стремлениями, вкусами и настроением и всем тем, что особенно характеризовало его отца. Ф.-Вильгельм I был до скаредности скуп, а кронпринц обнаруживал наклонность к роскоши; король любил солдатчину — его наследник находил военных грубыми и смешными; король считал себя, прежде всего, хорошим христианином — сын интересовался всеми науками, но плохо учился Закону Божию. Мать и старшая сестра вооружали Ф. против отца. Королева София-Доротея не сходилась во вкусах со своим мужем, а принцесса Вильгельмина, связанная с братом узами самой тесной дружбы, была даже особенно виновна в обострении отношений между Ф. и их отцом. В 1727 г. учебные годы кронпринца окончились, но его продолжали держать под самым строгим надзором, и юноше еще больше приходилось таиться со своими стремлениями. Он завел себе большую библиотеку, но держал ее в наемной квартире неподалеку от дворца, лишь украдкой заглядывая в свое книгохранилище, где были и "Государь" Макиавелли, и "Утопия" Мора, и "Республика" Бодена, и "Вечный мир" аббата де С.-Пьера. Поездка в 1728 г. в Дрезден, к самому блестящему двору тогдашней Германии, при котором 16-летнего Ф. чествовали, как настоящего принца, особенно дала ему почувствовать тяжесть своего положения. В следующем году он задумал добиться свободы от тяжкого домашнего гнета посредством бегства в Англию, к ганноверским родственникам своей матери. Два молодых человека, находившихся на прусской службе, Кейт и Катте, были посвящены в этот план, который предполагалось привести в исполнение при первом удобном случае. В 1730 г. король предпринял путешествие в свои прирейнские владения, взяв с собой и Ф.; последний решился воспользоваться этим обстоятельством, чтобы бежать. Брат Кейта, паж, открыл заговор королю, и Ф. был задержан. Юный "арестант" обнаружил во всей этой истории замечательную сдержанность и хладнокровие с не менее замечательной изворотливостью. Он пустился на хитрости, чтобы смягчить свою судьбу и выпутать из дела своих пособников. Возвратившись в Берлин, Ф.-Вильгельм велел начать самое строгое следствие по делу сына. К вопросным пунктам, предъявленным судьями "арестанту", король прибавил еще несколько своих, в которых шла речь о том, может ли дезертир наследовать трон и не предпочел ли бы Ф. сохранить жизнь, отказавшись от своих наследственных прав. Предавая себя милосердию короля и не считая себя вправе быть судьей в собственном деле, кронпринц с большим достоинством заявил, что он не признает себя человеком, нарушившим долг чести; жизнью он не дорожит, хотя и не думает, что его величество дойдет до последних пределов строгости; в заключение он просил прощения. Король был раздражен хладнокровием ответов сына и велел подвергнуть его самому тяжкому заключению. Он подозревал кронпринца в преступных сношениях с иностранцами, в государственной измене, даже в заговоре против жизни короля. Ходили слухи о том, что Ф. будет подвергнут казни. Иностранные правительства ходатайствовали перед прусским королем за его сына (спасение Ф. от смерти отцом Марии-Терезии нужно отнести к числу исторических легенд). Одно время Ф.-Вильгельм I, по-видимому, намеревался лишить кронпринца права наследовать престол. Дело о "дезертирстве" своего сына король отдал на рассмотрение военного суда. Вместе с кронпринцем был предан суду и Катте, не успевший спастись бегством. Судьи постановили подвергнуть участь кронпринца высочайшему и отеческому милосердно короля, заключить Катте на вечные времена в крепость, а бежавшего Кейта казнить in effigie. Ф.-Вильгельм I остался недоволен приговором и изменил в нем то, что ему не понравилось: пожизненное заключение в крепости было для Катте заменено смертной казнью — перед окном, к которому, по приказанию короля, был подведен пленный кронпринц; самому Ф. жизнь была, правда, дарована, но ему предстояло еще выдержать целый ряд испытаний до получения полного помилования. Началось с пасторских увещаний, которые должны были обратить молодого человека на путь истины. Позднее он был освобожден из заключения, но должен был жить в крепости Кюстрине. В качестве мелкого чиновника местной домениальной палаты он, по предписанию короля, обязан был работать наравне с другими служащими, а в свободное от обязательных занятий время — изучать старые дела, хранившиеся в архиве, или вести беседы со старшими о слове Божием, об устройстве государства, об администрации, финансах, суде, мануфактурах, но "отнюдь не о войне и мире и других политических делах". Пребывание Ф. в Кюстрине было для него практической школой, в которой он познакомился с системой прусского военно-хозяйственного управления. У него нашлись здесь опытные учителя, сумевшие заинтересовать его в финансовых и коммерческих вопросах, так как ставили их в связь с возвышением Бранденбурга. Уже здесь будущий герой двух войн за обладание Силезией узнал из своих бесед с кюстринскими чиновниками о прусской торговле, как важна была для последней названная провинция монархии Габсбургов. Он посещал в окрестностях Кюстрина королевские домены и присматривался к тому, как в них велось хозяйство. Своему отцу Ф. писал из Кюстрина письма, в которых посылал хозяйственные отчеты о своих поездках и, сильно начиная скучать в провинциальном захолустье, просил "не из желания угодить, а от чистого сердца", чтобы ему позволили снова сделаться солдатом. Король долго не верил его искренности, но, в конце концов, убедился, что его наследник будет хорошим хозяином. Ему пришлось принести еще одну жертву суровому нраву отца — жениться на выбранной последним невесте, принцессе Брауншвейг-Бевернской, причем, однако, он заранее решился не связывать себя ничем в супружеской жизни. После свадьбы (1733) Фридрих получил от отца полк в Ней-Руппине (недалеко от Берлина), а вскоре за тем поместье Рейнсберг, близ мекленбургской границы, где он мог уже располагать своим временем по собственному усмотрению. Суровая школа, которую прошел Ф. в молодые годы, отразилась на его характере. Когда он из Кюстрина приезжал в Берлин на свадьбу своей старшей сестры, выданной за маркграфа Байрейтского, его едва узнавали близкие лица. Кронпринц многому научился, но многое прежнее так-таки в нем осталось (весьма интересную характеристику Ф. во время его кюстринской жизни можно составить на основания писем Гилле, служившего с ним в одном присутственном месте; этот современник отметил некоторые черты, которые и впоследствии характеризовали великого короля: любовь к остроумной беседе, самомнение, пренебрежительную насмешливость, смелость и резкость суждений). Не все те, однако, кто имел возможность наблюдать молодого кронпринца, верно о нем судили. Иные думали, что по вступлении на престол он будет только предаваться служению музам и удовольствиям, предоставив управление для блага народа министрам, и что воина из него не выйдет. По мере того, однако, как кронпринц лучше знакомился с хозяйственным управлением и военной силою Пруссии, он все более и более проникался уважением и к своему отцу, и к прусскому устройству, что отразилось и на его письмах к Вольтеру, и на написанных им самим "M é moires de Brandenbourg" (ср. Breda, "Fr. der Grosse, als Erbe der Regierungsmaximen Friedrich-Wilhelms I"). Эту приверженность к унаследованной от отца системе он сумел сочетать с поклонением гению Вольтера, с которым он вступил в переписку, когда жил в Рейнсберге. Оба, одинаково великие честолюбцы, были прежде всего людьми большого ума, который господствовал у них над всеми другими душевными способностями; обоих живо интересовали важнейшие проблемы знания, но оба, в сущности, оставались скептиками, лучше всего во всех явлениях жизни подмечая отрицательную их сторону, и оба не думали о коренной ломке существующих порядков во имя какого-либо отвлеченного идеала. Это сходство характеров при одинаковости либеральных взглядов и было основой той своеобразной "дружбы", которая существовала между Ф. и Вольтером. Можно сказать, что вследствие этого в Ф. лучше всего воплотился дух просвещенного абсолютизма (см.). 3 1 мая 1740 г. Ф.-Вильгельм I умер, и "король-философ" вступил на престол, причем немедленно увеличил армию на 16 батальонов пехоты, 5 эскадронов гусар и эскадрон гвардии. Не прошло и месяца со дня вступления Ф. II на престол, как из прусского уголовного судопроизводства исчезла пытка, отменены были некоторые стеснения при вступлении в брак, введена была веротерпимость, дозволявшая каждому "спасаться auf seine Fa ç on" и указывавшая на государство как на такую силу, которая может заставить жить в мире разные вероисповедания, если бы они вздумали ссориться. Вместе с тем Ф. II окружил себя образованными и учеными французами, с которыми любил беседовать, начал покровительствовать берлинской академии, возвратил на кафедру в Галле философа Вольфа, изгнанного Ф.-Вильгельмом I за вольнодумство, не преследовал газет и не бросил своих прежних занятий историей, философией и поэзией.

Внешняя политика Ф. II. В первую половину своего царствования Ф. II вел две войны, сначала, в 1740—1748 гг. "за австрийское наследство" (см.), потом, в 1756—1763 гг., семилетнюю (см.), прославивших его как первостепенного полководца, увеличившие Пруссию присоединением Силезии и поднявшие это государство на степень первоклассной державы и опасной соперницы Габсбургской монархии. Хотя эти войны имели общеевропейский характер, так как в них участвовали, в разных комбинациях, все главные государства Европы, тем не менее наибольшее значение они имели для Пруссии. Война за австрийское наследство началась нападением Пруссии на Силезию, которую Ф. II задумал отнять у Габсбургского дома; семилетняя война начата была опять-таки Фридрихом, против которого составилась грозная европейская коалиция, поставившая себе задачей раздробление Пруссии; самые блестящие победы в этих войнах одерживались прусским королем, который потерпел и немало страшных поражений в борьбе с коалицией; одним словом, Ф. II был настоящим героем этих войн и в военном, и в политическом отношениях. Уже Вальполь должен был признаться, что равновесие Европы находится в руках у прусского короля и что изменить этого нельзя, как бы ни было это неприятно для Англии. Особенно возвысила значение Пруссии и ее монарха борьба Ф. II с европейской коалицией во время семилетней войны. Во вторую половину своего царствования Ф. II главным образом пользовался плодами своих военных и политических успехов, чтобы путем дипломатии еще более способствовать усилению своей монархии. Две главные части последней — Бранденбург и Пруссия — были отделены одна от другой польскими землями, представлявшими из себя легкую добычу при тогдашнем расшатанном состоянии Речи Посполитой. Избавляло только Польшу от разделов соперничество ее соседей и, между прочим, то, что с Петра Великого задачей русской политики сделалось сохранять территориальную неприкосновенность Польши под условием политического в ней господства одной России. Это было невыгодно для Пруссии, жизненные интересы которой, наоборот, требовали, чтобы уничтожена была чересполосица ее двух главных частей, путем отторжения от Польши нижнего течения Вислы. Первый польский раздел (1772), отдавший Пруссии эту область (кроме Данцига и Торна) и таким образом еще более увеличивший ее территорию, был настоящей дипломатической победой Ф. над Екатериною II, которая долго сопротивлялась комбинации, придуманной прусским королем (см. Польша). Кстати, и Австрия вознаграждалась за потерю Силезии приобретением Галиции, что для Пруссии тоже было конечно небезвыгодно, да и Россия была вознаграждена за свои победы над турками, встревожившие Австрию и подготовлявшие столкновение двух империй, которое могло быть опасно для прусской монархии. Последним важным делом прусского короля было устройство так называемого союза князей (F ü rstenbund) в Германии. В это время уже намечалось будущее поглощение отдельных княжеств Германии Австрией или Пруссией и образовывались партии цесарианцев (австрийская) и конфедератов (прусская), предшественницы великогерманской и малогерманской партий середины XIX в. Ф. II и немецкие князья не симпатизировали друг другу. Прусский король относился к ним насмешливо, а они к нему с ненавистью, как к "изменнику", Макиавелли своего времени и т. п. Но когда Иосиф II составил план обмена Бельгии на Баварию — что чуть было не привело к началу общегерманской войны (см. Война за баварское наследство), — Ф. II превратился в защитника немецкой свободы (deutsche Libert ä t) от усиления императорской власти, т. е. в защитника того устройства, которое было дано Германии вестфальским миром. Тогда Фридриху и удалось составить знаменитый "союз князей" (1785). Это была крупная дипломатическая победа не только над Австрией, которой была противопоставлена прусская уния, но и над недоверием имперских князей. Хотя для тогдашнего времени союз и не имел значения, — да и прочным быть не мог, разве что приходилось, по выражению его организатора, "надеть одну шапку на столько голов", — тем не менее сделан был первый опыт объединения Германии под прусской гегемонией, что полагало основу совершенно новой системе в империи. Германия окончательно освобождалась от служения габсбургским интересам, а Гогенцоллерны, наоборот, делались представителями национальных стремлений немецкого народа. Уже победа Ф. II в 1757 г. над французами при Росбахе (см. соотв. статью), смывавшая с немцев позор прежних постоянных поражений со стороны западного соседа, сделала прусского короля национальным героем Германии; вся его последующая немецкая политика лишь поддерживала представление о том, что главной выразительницей и защитницей немецких национальных интересов является Пруссия. Недаром и Мирабо, в сочинении своем "De la monar c hie prussienne", советует немцам держаться этого государства. Из других фактов в истории внешней политики Ф. II выдаются приобретение в 1744 г. (по наследству) Ост-Фрисландии и сочувственное отношение короля к североамериканскому восстанию. Политическая деятельность Ф. II, направленная на внешнее усиление Пруссии, не могла не отражаться и на характере внутренней его политики: при созидании новой великой державы преобладали цели и интересы внешние, по отношению к которым все остальное должно было играть роль средств. Пруссия, слабая и чересполосная, поставленная среди сильных монархий, в век, когда замышлялись всякие разделы, нуждалась главным образом в армии и в деньгах. Военно-хозяйственное управление, созданное предшественниками Ф. II, как нельзя более соответствовало этой потребности в войске и финансах, и ему оставалось только поддерживать и улучшать прежнюю систему. В царствование Ф. Пруссия увеличилась с 120583 кв. км до 193546 кв. км. При вступлении на престол у него было 2240000 подданных, в год смерти более 6 миллионов. Умирая (17 августа 1786 г.), Ф. II оставил своему племяннику, Фридриху-Вильгельму II, богатую для того времени казну (70 млн. талеров) и армию в 200 тыс. человек, считавшуюся образцовой.

Внутренняя деятельность Ф. II. Ф. II был представителем, и даже родоначальником, "просвещенного абсолютизма", но это не значит, чтобы его внутренняя политика отличалась особым новаторством. Достижение той главной цели, которую поставил себе Ф. II, — создать могущественную державу — требовало массы жертв со стороны общества и народа. Весьма часто вновь возникавшие потребности и стремления не могли удовлетворяться именно по той причине, что в государственных интересах было сохранять старые отношения, как бы они ни были несовершенны с теоретической точки зрения. При всей своей прогрессивности в области отвлеченных идей, Ф. II приходилось на практике следовать старым гогенцоллернским традициям, вразрез с усвоенной им "философией". Многое, впрочем, объясняется и личной психологией Ф. II — его прирожденным характером, условиями воспитания, влиянием окружающей обстановки. Усвоив, как человек, культурные идеи века, Ф., как правитель, продолжал держаться старины. В социальном строе Пруссии Ф. оставил все по-прежнему. В его монархии во всей неприкосновенности удерживались разные сословные права и преимущества дворянства, в виде вознаграждения за потерю политического значения и особенно за службу в армии; дворянство поставляло офицеров, плохо оплачивавшихся и потому нуждавшихся в доходах с крестьян. Ф. II не только сохранил этот порядок вещей, но и сам смотрел на дворянство, как на людей высшей расы. Уже в роли аудитора кюстринской палаты он высказывал аристократические воззрения и, сделавшись королем, продолжал думать, что только дворянам присущи чувство чести и храбрость и что поэтому лишь они одни способны занимать офицерские места. Только податных изъятий не существовало в Пруссии для дворянства, но это было введено ранее Ф. II. Потребности государства, удовлетворявшиеся старым военно-хозяйственным режимом, часто заставляли Ф. смотреть на бюргерское и крестьянское население Пруссии исключительно как на податную массу, требовавшую, прежде всего, строгой государственной и помещичьей дисциплины. Очень верно отношение Ф. к крестьянскому вопросу определил Мирабо, говоря: "Прусские государи не желали задевать дворян уничтожением крепостничества, но они очень хорошо понимали свои собственные интересы и потому старались заключить крепостничество в тесные рамки. Ф. II вовсе не хлопотал о том, чтобы изменить такое положение. Он не видел в свободе крестьянина великого средства процветания, но если бы и видел, то многие соображения остановили бы его перед таким шагом. Без сомнения, он мог бы заставить всех крупных собственников своей страны освободить крестьян, но таким актом власти он не хотел оттолкнуть дворянство, в котором нуждался для своей армии". С другой стороны, государство, в своих же интересах, не могло не брать крестьян под свою защиту. Ф. II пришлось дважды подтверждать указ, запрещавший снос крестьянских дворов (1749 и 1764) под угрозой все больших и больших штрафов. Чиновники сами являлись притеснителями народа, как будто, — говорилось по этому поводу в одном указе короля-философа, — крестьяне были их крепостными людьми. Прославленная прусская бюрократическая дисциплина была бессильна против того, что глубоко вкоренилось в нравы общества. Дворянство и чиновничество не только не исполняли королевских предписаний, раз дело шло о крестьянах, но и всячески мешали новым мероприятиям. Только в провинции, отнятой у Польши, Ф. II имел возможность отменить наиболее вопиющие злоупотребления помещичьей властью. Реформы короля-философа касались главным образом администрации, финансов, суда и лишь отчасти взаимных отношений между помещиками и крестьянами, при полном сохранении старых основ политического и социального строя. Одним из наиболее важных предприятий Ф. II была судебная реформа, главным деятелем которой явился канцлер Самуил фон-Кокцеи (см.), ученый юрист, державшийся доктрины естественного права. Король стоял за полную независимость суда от администрации и, в противоположность идеям и практике своего отца, находил, что судьи "не должны обращать внимания на рескрипты, хотя бы они выходили из королевского кабинета". Реформированные суды прониклись этой идеей, и прусская юстиция справедливо стала считаться образцовой по независимости и добросовестности судей. Известен анекдот о мельнике, не желавшем снести свою мельницу, как того требовал король, которому она мешала в его резиденции Сан-Суси; упрямый мельник пригрозил жалобой в суд, и король уступил: "il y a des juges à Berlin", — сказал он, узнав о смелости мельника. Но история с другим мельником, Арнольдом, показывает, что властный нрав Ф. II плохо мирился с его собственной доктриной: королю показалось, что высший суд несправедливо решил дело этого Арнольда — и он отменил решение и посадил судей в крепость. Работу над выработкой материального и процессуального права продолжали фон-Кармер (с 1779 г. канцлер) и особенно помощник его, Сварец, но она была окончена лишь в следующее царствование, когда и была опубликована (1794 г.) под названием "Allgemeines Landrecht". Установление правильного порядка вместо прежнего произвола в судах вполне соответствовало более высокому пониманию задач государства. Генеральная директория в одном году (1748) с судебной реформой получила новую инструкцию, вносившую улучшение в ее деятельность, хотя одновременно расширялась компетенция королевских чиновников за счет земских чинов в тех провинциях, где последние еще сохранялись. Особенно развивал Ф. свою правительственную деятельность в области государственного и народного хозяйства. У него была своя собственная экономическая теория, в существенных частях меркантилистическая; она сводилась к тому, чтобы удерживать золото и серебро в стране, покровительствуя развитию промышленности в самой Пруссии, но в то же время охраняя и улучшая сельское хозяйство. Ф. заботился о колонизации малонаселенных земель, об осушке болот, о введении новых культур, об основании заводов и фабрик, об облегчении кредита, об улучшении путей сообщения и условий торговли, об увеличении государственной казны, и во всем этом достиг весьма многого, хотя в то же время наделал немало крупных ошибок. Во второй половине царствования (1763—1786) ему предстояла трудная задача залечить раны, нанесенные Пруссии семилетней войной. Направляя свою деятельность к тому, чтобы накопить денег в казне и искусственно создать не существовавшие раньше отрасли промышленности, не всегда нужные, и даже не всегда возможные в такой стране, как Пруссия (например, шелководство), Ф. доводил платежные силы населения до крайнего напряжения, жертвуя вместе с тем частными интересами надобностям казны. Косвенные налоги на самые необходимые предметы доходили до чудовищных размеров, сокращая потребление, например, соли, пива, кофе и т. п. Монополии порождали контрабанду и шпионство. Особенно ненавистна была так называемая "r é gie", или "генеральная администрация акцизов и пошлин", организованная Ф. вопреки мнению "генеральной директории" и отданная в заведование французам. Это учреждение, к которому пристроились разного рода авантюристы, увеличило королевские доходы, но к крайнему отягощению и неудовольствию народа, подвергавшегося всякого рода поборам и притеснениям. В 1763 г. был издан указ о сельских школах (General-Land- S chul-Reglement), во введении к которому говорится о невежестве деревенских жителей, как о великом зле, и о необходимости просвещения народных масс. Комментарием к этому регламенту могли бы служить некоторые места в сочинениях самого Ф., свидетельствующие о том, как верно судил он о значении "воспитания юношества" с точки зрения общего блага. Регламент 1763 г. делал посещение начальных школ детьми поселян обязательным; за несоблюдение этого правила должны были отвечать родители, опекуны и помещики. Денег, впрочем, на школы не давалось, а учителями в них пристраивались (взамен пенсии) инвалиды, которые, конечно, были плохими педагогами. Поддерживая веротерпимость, Ф. II старался не раздражать католических своих подданных; при нем Пруссия находилась в мире с папством, хотя король и отстаивал авторитет государства. Когда папа уничтожил орден иезуитов, в Пруссии ему было дозволено продолжать существовать. Ф. надеялся, что в благодарность за это иезуиты помогут ему примирить с новым положением католическое население отнятой у Австрии Силезии. В общем, если во многих отношениях Ф., как выражаются немецкие историки, и пересоздавал прежнее полицейское государство (Polizeistaat) в государство культурное (Kulturstaat) новейшего времени, то это все-таки не затронуло в Пруссии самой сущности "старого порядка", который через двадцать лет после смерти великого короля не выдержал первой серьезной пробы: одна битва в войне с Наполеоном I привела Пруссию на край гибели, и для спасения ее будущности пришлось начать реформы именно в той сфере внутренних отношений, в которой король-философ был прежде всего консерватором. Между тем необходимость этих реформ хорошо видел Мирабо, бывший поклонником Ф., и даже предсказывал, что без них достаточно будет одного поражения для полного разгрома. Кроме Мирабо, Фридриха прославляли Вольтер и Рейналь, даже Руссо, "враг королей, обещал умереть у подножия его трона", если он "даст, наконец, счастье народу в своем государстве и сделается его отцом". Ф. производил сильное впечатление на умы современников, ожидавших счастья народов от великих монархов, каким Ф. был признан уже в начале своего царствования. Немецкие и иностранные государи и их министры равным образом видели в Ф. идеал правителя и преобразователя и старались ему подражать в своих начинаниях.

Ф. II, как писатель. Ф. оставил после себя большое количество разного рода сочинений, написанных на французском языке. Он вообще очень интересовался французской литературой, но немецкую совершенно игнорировал. Многие историки думают, что это спасло немецкую литературу от королевского меценатства, которое могло бы лишить ее благородной независимости, ее отличающей; другие, наоборот, предполагают, что сближение между Ф. и немецкими писателями его времени могло бы освободить последних от "беспочвенного космополитизма" и содействовать развитию в них национального духа и политического интереса. В тридцатых годах Ф. еще увлекался философией Вольфа, которую ему переводили, однако, на французский язык. Под ее влиянием он даже начинал "замечать возможность существования у себя души и, пожалуй, возможность ее бессмертия". В духе вольфианского оптимизма он сочинял по-французски оды о "благости Божией" и о "любви к Богу". "Такие, как вы, философы, — писал он тогда Вольфу, — учат тому, что должно быть, а короли существуют лишь для того, чтобы приводить в исполнение ваши идеи". Впоследствии Ф. охладел к Вольфу; метафизика этого мыслителя мало соответствовала складу ума Ф. и тому влиянию, какое на него уже успел оказать Вольтер. "Бог, — писал он однажды, — дал нам достаточно разума, чтобы уметь вести себя, как следует, но слишком мало, чтобы знать то, чего не могли найти ни Декарт, ни Лейбниц, и никто никогда не найдет". Подобно Вольтеру, он не сомневается в бытии Бога, но отказывается от познания сущности Божества. Скептическое отношение к метафизическим вопросам заставляло его особенно дорожить философией Бейля, которого он называл "князем европейских диалектиков". В 1765 г. Ф. составил даже краткое изложение его идей, переиздал его в 1767 г. и в предисловии назвал философию Бейля "бревиарием здравого смысла". У Ф. было известное философское миросозерцание, более эклектического, чем синтетического характера, оно его удовлетворяло и сближало с представителями передовой мысли XVIII в. По своему образу мыслей он наиболее подходит к Вольтеру (об отношениях между Вольтером и Ф. II — см. Вольтер); энциклопедисты, в общем, были ему скорее антипатичны, особенно когда касались политических и общественных вопросов. Особенно антипатичен был для Ф. Гольбах, с которым он охотно полемизировал, написав, между прочим, разбор его "Системы природы". Король-философ защищал от нападок Гольбаха старую французскую монархию и указывал на то, что если бы этот писатель хоть несколько месяцев поуправлял каким-нибудь маленьким городком, он лучше понимал бы людей, чем на основании всех своих "пустых умозрений". Руссо точно так же не мог приходиться по вкусу Ф., не очень высоко ставящему его (не называя его по имени) в своем "Рассуждении о государственной пользе наук и искусств" (1772). Свое общее отношение к современным философам Фридрих II недурно выразил в одном из своих писем: "Я покровительствую только таким свободным мыслителям, у которых приличные манеры и рассудительные воззрения". Короли и философы должны были, так сказать, размежеваться, и если государи предоставляли мыслителям полную свободу в их области, то и последние, со своей стороны, не должны были вмешиваться со своей критикой в государственные дела. Этим, в общем, определялась и та мера свободы, какой пользовалась в Пруссии печать при Ф. II. В деле религиозного вольнодумства король-философ даже сам подавал пример. Отношение Ф. II к религии напоминает отношение к ней Вольтера. Как Вольтер возражал Бейлю, считавшему возможным существование государства атеистов, так и Ф. II полемизировал против Гольбаха, советовавшего упразднить религию, хотя последняя в народных массах и казалась королю необходимо связанной с суеверием. Вместе с другими писателями XVIII в., он видел в религиях дело жрецов, придумавших их для управления людьми. Вместе с этим Ф. был далек от мысли о религиозном единообразии в государстве. И старая гогенцоллернская политика, и новые условия, в которых очутилось прусское государство после присоединения земель с католическим населением, и современная идея веротерпимости, наконец, и собственное мировоззрение Ф. заставляли его, как он выражался, держаться нейтралитета между Римом и Женевой и позволять всякому спасаться auf seine Fa ç on. Соответственно с этим и политическая теория Ф. покоилась не на богословских основаниях, а на идеях рационалистической философии XVIII в. За два года до вступления на престол Ф. написал "Consid érations sur l'état pré sent du corps politique de l'Europe", где проводил такие мысли: "Большая часть государей воображает, что Бог нарочно и из особого внимания к их величию, благополучию и гордости создал ту массу людей, попечение о которой им вверено, и что подданные предназначаются лишь к тому, чтобы быть орудиями и слугами их нравственной распущенности". На той же точке зрения он стоял и позднее. "Наш враг королей, — писал он, полемизируя с Гольбахом, — уверяет, что власть государей вовсе не имеет божественного происхождения, и мы отнюдь не намерены придираться к этому пункту". Его очень много занимал вопрос об обязанностях государей. Вольтер внушал ему свою идею просвещенного абсолютизма; сам он писал Вольфу, что короли должны осуществлять предначертания мыслителей, а старая гогенцоллернская традиция подсказывала ему, что король должен быть первым слугой (le premier domestique, позднее le premier serviteur) государства. Эту мысль Ф. высказывает уже в первых своих политических сочинениях, написанных незадолго до вступления на престол, а именно в "Consid érations sur l'état pré sent de l'Europe" и в "Опровержении " Государя " Макиавелли" [В этом сочинении Ф., собственно говоря, осудил всю свою будущую политику, совершенно макиавеллевскую.]. Практический макиавеллизм вытекает из представления, что у королей есть только права и нет обязанностей; Ф. противопоставлял ему идею монархического долга, исходя из мысли, что люди избрали короля для исполнения известного рода обязанностей. Нигде не приводя доказательств, почему, с его точки зрения, королевская власть должна быть наследственной (как он, например, заявлял это в полемике с Гольбахом), Ф. особенно настаивал на необходимости предоставления государям неограниченной власти, как на единственном условии, при котором они могут надлежащим образом исполнять свои обязанности. В своем "Опыте о формах правления и об обязанностях государей" (1777) он говорит, что только сумасшедший может представить себе людей, которые сказали бы монарху такие слова: "Мы ставим тебя над собой потому, что нам нравится быть рабами, и мы даем тебе власть направлять наши мысли по своему усмотрению". Напротив того, продолжает Ф., вот что они сказали: "Мы нуждаемся в тебе для поддержания законов, которым мы хотим повиноваться, для мудрого нами управления, для нашей защиты, и за всем тем мы требуем, чтобы ты уважал нашу свободу". Идее государства должно было подчиниться и поведение его главы. "Государь, — писал Ф. II в том же самом "Опыте", — есть только первый слуга государства, обязанный поступать добросовестно, мудро и вполне бескорыстно, как будто бы каждую минуту он должен был быть готовым дать отчет согражданам своим в своем управлении". Если, думал он, государи ведут себя иначе, то лишь по той причине, что мало размышляют о своем звании (institution) и вытекающих из него обязанностях. По его идее, правильно понимаемые интересы монарха и интересы подданных неразлучны. Наконец, в своем "Политическом завещании" Φ. II уподобляет идеальное государство (un gouvernement bien conduit) философской системе, где все между собой тесно связано: правительство также должно иметь свою систему, "дабы все мероприятия были хорошо обдуманы и дабы финансы, политика и военное дело стремились к одной и той же цели, которая заключается в укреплении государства и в увеличении его могущества". Последние слова заключают в себе указание на истинную цель всех политических стремлений Ф. II. Король-философ был одним из самых крупных представителей государственной идеи, в ее отвлечении от непосредственного блага народа. Выше всего государственный интерес, судить о котором может только сам государь — вот правительственная формула Ф. II, следуя которой он считал даже излишним обсуждать дела в совете министров. Заботясь о том, чтобы в правительственной системе все было тесно между собой