Успенский, Глеб Иванович

Определение "Успенский, Глеб Иванович" в словаре Брокгауза и Ефрона

Успенский, Глеб Иванович — известный писатель. Род. 14 ноября 1840 г. в Туле, где его отец, сын сельского дьячка, служил секретарем палаты государственных имуществ. Учился в тульской и черниговской гимназиях; поступил сначала в Петербургский унив. по юридическому факультету, потом перешел в Московский, но по недостатку средств не мог окончить курса и вышел из университета в 1863 г. В это время умер его отец, и семья осталась без всяких средств. У. был вынужден усиленно заниматься литературной работой, к которой он обратился еще в бытность свою студентом, сотрудничая в журнале Колошина "Зритель", где в 1862 г. напечатан был его первый рассказ "Старьевщик". В 1864—1865 гг. в "Русском слове" появилось за подписью У. несколько рассказов из быта мелкого чиновничества, не попавших ни в одно собрание его сочинений; только немногие из них перепечатаны в изданной В. Е. Генкелем книжке "В будни и в праздник. Московские нравы" (СПб., 1867). Литературная известность У. начинается с 1866 г., когда в "Современнике" явились его очерки "Нравы Растеряевой улицы". Продолжение этих очерков печаталось в "Женском вестнике" 1867 г. В том же году несколько очерков У. появилось в "Деле", а начиная с 1868 г., он стал печатать свои произведения почти исключительно в "Отеч. записках", лишь изредка помещая мелкие вещи в других изданиях (напр. "СПб. ведомости", 1876 — письма из Сербии, "Русские ведом.", 1885 — письма с дороги). После прекращения "Отеч. записок" У. был сотрудником сначала "Сев. вестн.", затем "Русской мысли". В начале 1893 г. его постигла душевная болезнь, положившая конец его литературной деятельности. Последнее его произведение — небольшая сказка — напечатано в "Русском богатстве" того же года. Отдельно из сочинений У. в первый раз изданы были Печаткиным "Очерки и рассказы" (СПб., 1866). Это издание с дополнениями повторено в 1871 г. В том же году явилось "Разоренье", а в следующем — "Нравы Растеряевой улицы". "Наблюдения одного лентяя" и "Про одну старуху" напечатаны были в 1873 г. в виде отдельного томика "Библиотеки современных писателей". После того явились еще: "Глушь. Провинциальные и столичные очерки" (СПб., 1875) и "Из памятной книжки. Очерки и рассказы Г. Иванова" (СПб., 1879). В 1885 г. вышло собрание сочинений У. в 8-ми тт., за которым вскоре последовали три издания Павленкова — два первые в двух, третье в трех тт. В этом последнем издании собрано все напечатанное У. с 1866 г., за исключением указанных выше очерков, двух небольших рассказов, помещенных в "Иллюстрированной газете" В. Р. Зотова, 1873 г. (там же, 1873, № 1, впервые напечатан и портрет У.), рассказа "Злые новости" ("Отеч. зап.", 1875, № 3) и "Воспоминания о Некрасове" ("Пчела" М. О. Микешина, 1878, янв.). Литературную деятельность У. можно разделить на два периода. В первом — приблизительно до конца 70-х годов — У. является преимущественно бытописателем разного мелкого городского люда — мастеровых, мещан, маленьких чиновников и т. п. "обывателей" с их ежедневными нуждами и тревогами в борьбе за существование и с их смутными порываниями к лучшей жизни. Сюда же примыкают картинки из жизни провинциального и столичного "мыслящего пролетариата" с его идеальными стремлениями, надеждами и тяжелыми разочарованиями и путевые очерки из заграничных поездок У., побывавшего во Франции (после Коммуны), затем в Лондоне и, наконец, в Сербии вместе с русскими добровольцами 1876 г. Во втором периоде своей деятельности У. является представителем так назыв. "народничества", избирая предметом своих изучений и очерков почти исключительно различные стороны деревенской жизни. Развитие и содержание этой деятельности У. вполне отвечало характеру и интересам русского общества 60-х и 70-х гг. В эпоху реформ, когда молодой писатель впервые выступил на литературном поприще, внимание нашей передовой литературы поглощено было "разночинцами" той общественной среды, мимо которой прежде обыкновенно проходили без внимания и которая в эту пору сразу выдвинула в литературу нескольких крупных представителей. Успенский по своему происхождению сам принадлежал к этой среде, сам жил ее жизнью и с детства вынес на себе все ее горести и лишения. Одаренный от природы отзывчивым сердцем, он уже в ранней юности глубоко прочувствовал всю тяжесть, а нередко и безвыходность этих темных существований, изобразителем которых он явился в первых своих произведениях. "Вся моя личная жизнь, — говорит он в своей автобиографической записке, — вся обстановка моей личной жизни до 20-ти лет обрекала меня на полное затмение ума, полную погибель, глубочайшую дикость понятий, неразвитость, и вообще отделяла от жизни белого света на неизмеримое расстояние. Я помню, что я плакал беспрестанно, но не знал, отчего это происходит. Не помню, чтобы до 20-ти лет сердце у меня было когда-нибудь на месте. Начало моей жизни началось только после забвения моей собственной биографии, а затем и личная жизнь, и жизнь литературная стали созидаться во мне одновременно собственными средствами". В первом своем более крупном произведении "Нравы Растеряевой улицы" У. явился правдивым изобразителем жизни того мелкого серого люда, к которому он присмотрелся у себя на родине — его нравов и понятий, дикого невежества и горького пьянства, ничтожества, бессилия и почитания "кулака", того, "что изуродовало нас и заставило нутром чтить руку бьющего паче ближнего и паче самого себя"... — "Вот какие феи, — говорит У., — стояли у нашей колыбели. И ведь такие феи стояли решительно над каждым движением, чем бы и кем бы оно ни возбуждалось. Не мудрено, что дети наши пришли в ужас от нашего унизительного положения, что они ушли от нас, разорвали с нами, отцами, всякую связь"... От этого статического изображения общества У. переходит к динамическому — к изображению того движения, которое началось в пору перелома русской жизни, " когда в наших местах объявились новые времена" и одни стали подниматься снизу вверх, другие, наоборот, падать сверху на самое дно, так как старый, питавший их склад жизни уже отошел в историю, а к новому приспособиться они были не в силах. Это перемещение центра тяжести — все в той же общественной среде, которую У. изображал и ранее, — составляет содержание ряда новых очерков: "Разоренье", "Новые времена — новые заботы" и др. Рассчитавшись в первых своих произведениях с той "биографией", которую ему необходимо было забыть, чтобы начать новую жизнь "собственными средствами", У. обратился к этой новой жизни. "Все, что накоплено мною собственными средствами в опустошенную забвением прошлого совесть, — говорит он в автобиографии, — все это пересказано в моих книгах, пересказано поспешно, как пришлось, но пересказано все, чем я жил лично. Таким образом, вся моя новая биография, после забвения старой, пересказана почти изо дня в день в моих книгах. Больше у меня в жизни личной не было и нет". Эти слова как нельзя точнее обрисовывают и отношение самого писателя к изображаемой им жизни: он — не посторонний, более или менее равнодушный наблюдатель проходящих мимо него явлений; он переживает их на самом себе, отзываясь на них всем своим существом, глубоко чувствуя своим отзывчивым сердцем весь трагизм захватывающих его положений, пробивающийся наружу нередко из-под комической внешности. "На дне каждого его рассказа, — говорит Н. К. Михайловский, — лежит глубокая драма"; впечатления, для него самого мучительные, "льются как жидкость из переполненного сосуда". Чаще всего жизнь дает ему ряд положений внешне комических, под которыми чувствуется глубокий внутренний трагизм; впечатление усиливается и обостряется этою противоположностью внешности с внутренним содержанием наблюдаемых фактов. Самый мелкий, повседневный случай, виденный, слышанный или просто вычитанный из газет, случай, мимо которого большинство проходит совершенно равнодушно, ничего не замечая, ни о чем не думая, для У. получает серьезное и общее значение, глубоко западает в его ум и душу и "сверлит" их до тех пор, пока не найдет себе исхода в простом, безыскусственном, но проникнутом страстною силою рассказе, где каждое слово пережито написавшим его. Повествуя о том, как новое общественное движение 60-х гг. отозвалось в низших слоях городского населения, куда постепенно стали проникать новые, неведомые ранее мысли, разъедающие прежний строй жизни и по-видимому прочно установившихся понятий, У. характеризует этот процесс названием "болезни совести" или стремления к " сущей правде". Правда настойчиво предъявляет свои права среди насыщенной всевозможною тяготою действительности: "никогда еще так не болели сердцем, как теперь", — говорит У. Эта болезнь наблюдается им повсюду — и среди людей темных, инстинктивно порывающихся осмыслить свое существование, и среди "интеллигентных неплательщиков": всех гложет тот же "червяк", у всех "душа не на месте" и тревожно ищет равновесия, утраченной цельности. Всего сильнее и мучительнее болел сердцем сам писатель, чутко подмечавший и отражавший в своих произведениях это общее беспокойное состояние. Во всей русской литературе еще не было и до сих пор нет другого писателя, у которого это беспокойное искание "грядущего града" сказалось бы с такой захватывающей искренностью и с такой глубокой скорбью. Вторая половина 70-х гг., когда У. возвратился в Россию из заграничной поездки, также оставившей свой след в том, что он называл своей "душевной родословной", характеризуется в нашей литературе развитием так назыв "народничества" (см.). Это было время, когда впервые получило ясную формулировку сознание "неоплатного долга" интеллигенции народу, послышались призывы "в деревню" и началось "хождение в народ", отразившееся в литературе на первых же порах расцветом "мужицкой" беллетристики. Это общее веяние той поры не могло не захватить и У., в глазах которого мужик рисовался тогда "источником искомой правды. Случай доставил Успенскому возможность стать с этим источником в непосредственные отношения: он приглашен был заведовать крестьянской ссудосберегательной кассой в одном из уездов Самарской губ. и, таким образом, мог проверить на опыте свои теоретические представления о деревне. Эта проверка, результатом которой явился ряд новых очерков деревенской жизни, произвела на самого У. крайне удручающее впечатление: она разрушила те кабинетные иллюзии, которым предавались народолюбцы, идеализировавшие мужика, как носителя всевозможных добродетелей. Деревенская жизнь повернулась к У. своей оборотной стороной; он увидел в ней господствующее стремление — "жрать", которое разрушает все нравственные понятия, сводя всю жизнь к измышлению способов добычи денег и отдавая деревню во власть "кулакам". Этот вывод, сделанный У. с обычною для него полною искренностью, для многих явился неожиданным, но едва ли не более всех — для самого У. "Я в течение полутора года не знал ни дня, ни ночи покоя, — писал он. — Тогда меня ругали за то, что я не люблю народ. Я писал о том, какая он свинья, потому что он действительно творил преподлейшие вещи..." С этим безотрадным выводом он не в состоянии был помириться. "Мне нужно было знать, — говорит он, — источник всей этой хитроумной механики народной жизни, о которой я не мог доискаться никакого простого слова и нигде. И вот, из шумной, полупьяной, развратной деревни забрался я в лес Новгородской губ., в усадьбу, где жила только одна крестьянская семья. На моих глазах дикое место стало оживать под сохой пахаря, и вот, я тогда в первый раз в жизни увидел действительно одну подлинную, важную черту в основах жизни русского народа, именно — власть земли ". Таким образом поиски идеала в деревне привели У. к заключению, что "воля, свобода, легкое житье, обилие денег, т. е. все то, что необходимо человеку для того, чтобы устроиться, мужику причиняет только крайнее расстройство, до того, что он делается вроде свиньи"; спасти его от этого расстройства может только "власть земли", т. е. полная зависимость всего строя крестьянской жизни от ее основной цели — земледельческого труда, который дает мужику хлеб, но зато и создает для всей его деятельности строгие рамки. Земля нужна народу не только как обеспечение его хозяйственного положения, но и как ручательство его нравственного равновесия; от этой власти он не может уйти не только потому, что рухнет все его хозяйство, но и потому, что жизнь его потеряет тогда всякий смысл. Исходя из этого общего начала, У. является решительным защитником власти крестьянского "мира" и схода как единственно нормальной для деревни; в установившемся веками общинном укладе сельской жизни он видит корень всей народной нравственности, а вторжение в общинный быт индивидуализма признает гибельным и разрушительным. В этом духе написаны им "Власть земли" и другие позднейшие очерки из народного быта. — Внешняя форма произведений У. отличается недостаточностью литературной отделки: он не мог заботиться о слоге и художественности не только потому, что не имел времени этим заниматься, но в особенности потому, что это противоречило бы его нервной, страстной натуре, побуждавшей его как можно скорее передавать свои впечатления в том самом виде, как они ложились ему на душу. Он дает читателю обрывки, недосказанные рассказы, торопливо набросанные мысли, которые он и сам называет "черной работой литературы", в широкой мере примешивая к изображению типов и сцен из жизни публицистические рассуждения. Все им написанное производит впечатление возбужденной речи нервного человека, который спешит поделиться с другими тем, от чего в данную минуту болит его сердце. Эти произведения даже как-то странно назвать обычным словом беллетристика; Н. К. Михайловский недаром видит в них скорее "оскорбление беллетристики действием" — до такой степени У. нарушает общепринятые манеры повести или рассказа. Несмотря на это, У. обладает большим художественным талантом: при полном отсутствии каких-либо украшений речи картинность его изображений большею частью очень сильна благодаря способности метко уловить и наглядно передать виденное и слышанное. Самое выдающееся и самое ценное свойство У. — его безусловная и всегдашняя искренность. Он всегда прямо высказывает свои мысли и смело договаривает их до конца, хотя бы они шли вразрез с понятиями, установившимся в том кругу, к которому он сам принадлежит. По справедливому замечанию Н. К. Михайловского, У. нередко открыто "делает дерзости духу времени". Эта прямота и независимость убеждений У. вместе с его горячей сердечной отзывчивостью и неустанным исканием правды делают его одним из самых замечательных и привлекательных писателей своего поколения и времени. См. ст. Н. К. Михайловского при Павленковских изд. сочинения У. и в " Соч." Михайловского (т. VI); Скабичевский, "Беллетристы-народники" и "История нов. русской лит."; Протопопов, в "Русской мысли" (1890, №№ 8 в 9); Ор. Миллер, "Г. И. Успенский. Опыт объяснительного изложения его сочинений" (СПб., 1889); А. Н. Пыпин, "История русской этнографии" (т. II, гл. XII).

П. Морозов.