Слово о Полку Игореве

Определение "Слово о Полку Игореве" в словаре Брокгауза и Ефрона

Слово о Полку Игореве — единственный в своем роде драгоценный памятник древнейшей русской поэзии, как художественной, так и народной. Оно до сих пор остается не вполне разъясненным со стороны происхождения и текста. Это — небольшая историческая поэма, записанная или составленная в самом конце XII в. (ок. 1188 г.), по живым следам событий. Ни имени автора поэмы, ни отрывков ее в списках, кроме одного, не сохранилось. Только летописи подтверждают достоверность события, изображенного в С., и намекают на некоторые частности С., отразившиеся в позднейших памятниках — в Задонщине и др. Рукопись С. сгорела в московском пожаре 1 8 12 г.; осталось только первое издание С. под заглавием: "Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новогорода-Северского Игоря Святославича" (М., 1800). В конце книги приложены "Погрешности" и "Поколенная роспись российских великих и удельных князей в сей песни упоминаемых". Первое печатное известие об открытии С. явилось за границей, в гамбургском журнале "Spectateur du Nord" 1797 г. (октябрь). "Два года тому назад, — писал неизвестный автор статьи из России, — открыли в наших архивах отрывок поэмы под названием: "Песнь Игоревых воинов", которую можно сравнить с лучшими Оссиановскими поэмами". В "Историческом содержании песни", составляющем предисловие к изданию 1800 г., повторены почти те же самые выражения. Издание 1800 г. появилось без всяких указаний на лиц, трудившихся над чтением памятника, над его переводом, его подстрочными объяснениями, преимущественно с исторической стороны, на основании "Российской истории" Татищева. Только на стр. VII предисловия, в примечании, замечено, между прочим: "Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю сего (гр. Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину), который, чрез старания и просьбы к знающим достаточно российский язык, доводил чрез несколько лет приложенный перевод до желанной ясности, и ныне по убеждению приятелей решился издать оный на свет". Теперь мы знаем, что гр. Мусин-Пушкин приобрел рукопись с С. о Полку Игореве из Ярославского м-ря. Открыв драгоценный памятник, гр. Мусин-Пушкин сообщил о нем знатокам палеографии — Малиновскому, Бантышу-Каменскому и другим — и, разобрав его, составил свой собственный список, в который ввел разделение слов, предложений, заглавные буквы и пр. С этого списка, который постоянно исправлялся до выхода в свет издания 1800 г., были сделаны копии. Одну из таких копий гр. Мусин-Пушкин поднес имп. Екатерине II, и она дошла до нас (копия эта издана акад. Пекарским в 1864 г. и г. Симони, более исправно, в 1889 г., в "Др. и Трудах Москов. археологич. общества", ХШ т.). Сохранились еще переводы С. о Полку Игореве на русский язык с заменами о некоторых чтениях оригинала сравнительно с текстом, приготовленным для издания 1800 г. (так назыв. бумаги Малиновского, отчасти описанные Е. В. Барсовым в его труде о С. о Полку Игореве; другой перевод, с заметками по рукописи Импер. публичн. библ., описан в "Отчете Импер. Публ. Библ., за 1889 г.", СПб., 1893 г., стр. 143—144). После потери оригинала С. о Полку Игореве явились сообщения о его особенностях со слов владельца и других очевидцев. Свидетельства эти противоречивы, так как никто не позаботился скопировать образчик письма рукописи, описать ее особенности. Можно предполагать, что рукопись С. о Полку Игореве относилась в XVI в., писана была скорописью без разделения слов, с надстрочными буквами и не свободна была от описок, ошибок, а может быть, и от пропусков или от изменения первоначальных выражений: такова судьба всех позднейших списков древнерусских памятников литературы. Отсюда с самых первых пор изучения С. о Полку Игореве тянутся в научной литературе опыты более или менее удачных исправлений текста С. о Полку Игореве. Лучшие из них сделаны Дубенским в 1844 г., Тихонравовым в 1866—1888 гг., Огоновским в 1876 г., Потебней в 1878 г., Барсовым в 1887—1890 гг., Козловским в 1890 г. Несмотря на малую величину С. о Полку Игореве, оно отличается разнообразием и богатством содержания. В кратких и сжатых выражениях изображаются не только события несчастного похода на половцев новгород-северского князя Игоря в 1185 г., как об этом повествуется в летописях (в двух редакциях — южной и северной, по Ипатьевской летописи и по Лаврентьевской), но и припоминаются события из княжеских междоусобий, походов и удачных битв, начиная с древнейших времен. Перед нами как бы народная история, народная эпопея в книжном изложении искусного древнерусского писателя конца XII в. В начале автор С. несколько раз обращается к своим читателям и слушателям со словом "братие", напр.: "почнем же, братие, повесть сию от старого Владимера до нынешняго Игоря". Затем следуют такие же предания о княжеских певцах и о Бояне, как в Начальной летописи, а также о русских племенах, набранные из разных сказаний и песен; старые словеса — песни — противополагаются былинам позднейшего времени. Есть здесь и намек на старинную соколиную охоту, и на певцов-музыкантов с кифарами или гуслями: "Боян же, братие, не 10 соколов на стадо лебедей пущаше, но своя вещия персты на живая струны вскладаше: они же сами князем славу рокотаху". Несомненно, что до С. о полку Игореве существовали устные предания о походах князей и их единоборствах (вроде наших былин о богатырях), подобно тому как в С. представляется Мстислав храбрый, "иже зареза Редедю пред пълкы Касожьскими". Эти предания захватывали события XI в., от старого Владимира I до Всеслава Полоцкого († 1101 г.). Встречаются неясные воспоминания о Трояне, которого также касался Боян в своих песнях (едва ли это римский император или языческое существо, упоминаемое в апокрифах, а скорее эпитет кого-либо из древнерусских князей), отклики языческих преданий о Велесе — деде певцов, о Хорсе-солнце, о Даж-боге — деде русичей, о Диве-лешем, о волкодлаках вроде Всеслава Полоцкого и пр. Летописные сказания о быте славян и князьях-язычниках подтверждают намеки С. на старые слова трудных повестей, на песни. Игорь — глава полка (похода); его речи руководят северских князей — братию и дружину. Игорь видит затмение солнца и предчувствует неудачу; но отчаянные побуждения биться до смерти ободряют князя, и он вступает в злат стремень. Поход открывается. Неблагоприятные знамения преследуют полк Игорев. Поход намечен далеко в глубь степей, к морю, к Сурожу, Корсуню и Тмуторокани. Поэт говорит обо всем этом кратко, картинами: кликом дива лешего в стягах полков, мраком ночи, воем зверей и скрипом половецких телег, скрывающихся от русичей. Одна только ночь отделяет выступление в поход от первой битвы, обрисованной одними успехами и отдыхом Ольгова хороброго гнезда, обогатившегося всякой добычей и задремавшего в поле. С пятницы по воскресенье, как и в летописном подробном сказании Ипатьевской летописи, следуют решительные битвы несчастного Игорева полка, окруженного в поле незнаемом и безводном многочисленными половецкими полками. Единоборство князя Всеволода характеризует храбрость русских. Как герой Илиады, он посвечивает своим золотым шлемом и громит мечом по шеломам оварьским половцев. Для него не дороги ни раны, ни воспоминания о Чернигове, о красавице Глебовне, о своем животе и о чести золотых столов княжеских. Таков ярый тур (вымерший европейский бык) Всеволод. Но храбрость его тщетна на Каяле-реке, под натиском всей земли половецкой. Так погиб и предок Ольговичей, Игоря и Всеволода, Олег Гориславич († 1115), о котором певец С. говорит в стиле древнего эпоса: "Были вечи Трояни, минула лета Ярославля, были пълци Ольговы". Эти походы Олега вызывают у автора С. самые тяжелые, самые грустные воспоминания: гибли князья, гибли люди в усобицах и княжеских крамолах, раздавался звон мечей, полков, носились тучи стрел и вились над полями вороны и галки. Автор-киевлянин, созерцая св. Софию в Киеве, переносится мыслию к Каялу, где третий день шумит и звенит оружие. Игорь заворачивает полки, чтобы высвободить своего брата Всеволода; но уже полегли храбрые русичи на берегу быстрой Каялы (может быть, нарицательное имя горестного места, от половецкого Каигы, Кайгу, или это Кагальник, Кальмиус, Кальчик, Яла). Действие полка Игорева кончено: "ничить трава жалощамчи, а древо с тугою к земли преклонилось". Далее в С. идут плачи по павшим, замечания о дальнейшем движении половцев на русскую землю, воспоминания об усобицах и успокоение на киевском великом князе Святославе. Автор С. объясняет нынешние печали, стоны Киева и напасти Чернигова неблагоразумием молодых князей, их спорами за чужое, их крамолами. Контраст поразителен с недавней удачей вел. князя Святослава над половцами в 1184 г.: "наступи на землю половецкую, притопта холмы и яруги, взмути реки и озера, иссуши потоки и болота, а поганого Кобяка (хана половецкого) из лукоморья яко вихрь выторже и падеся Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святославли". Место действия С. переносится в Киев. Иностранцы (немцы, венецианцы, греки и мораване) живо сочувствуют удачам Святослава и несчастию Игоря. Следует сон вел. князя Святослава, объяснение его боярами и золотое слово Святослава. Здесь, в сне Святослава, находится труднообъяснимое, испорченное место, каких еще несколько встречается и далее. Снилось князю в тереме златоверхом, что треснула балка над ним, закаркали вороны и понеслись к морю с Оболони. А самого князя стали приготовлять к погребению: одели черный паполомой на тесовой кровати, стали оплакивать синим вином с горем смешанным, стали сыпать крупный жемчуг — слезы на лоно. И сказали бояре князю: горе твое от того, что два сокола слетели с золотого стола отцовского; соколов захватили в железные путины и припешали им крылья. Четыре князя попались в плен: Игорь, Всеволод, Олег и Святослав. Речь бояр переходит в образный, картинный плач: "тьма свет покрыша, снесеся хула на хвалу, тресну нужда на волю, готския девы запели на берегу Синяго моря, позванивая русским золотом". Тогда великий князь Святослав изрекает свое "золотое С.", упрекая Игоря и Всеволода за излишнюю самонадеянность. И встал бы великий князь за обиду за свое гнездо; но он уже знает, как стонет под саблями половецкими Владимир Глебович. И вот не то Святослав, не то автор С. о полке Игореве призывает и крупные силы современной Руси, и слабых, но мужественных князей: великого князя Всеволода и его близких Глебовичей, затем Ростиславичей, Рюрика и Давида, могущественного Ярослава Осмомысла Галицкого и знаменитого Романа с Мстиславом (Роман Волынский). Автор еще раз с горем вспоминает Игоря и снова призывает Мстиславичей и племя Всеслава, останавливаясь всего более на этом герое песен Бояна. Все это — удалые воители: Ярослав Черниговский со степняками кликом полки побеждает; Всеволод веслами может раскропить Волгу, а Дон вычерпать шлемами; Рюрик и Давид не боятся со своими дружинами ни ран, ни крови, плавая в ней золотыми шеломами; Ярослав Галицкий носится со своими железными полками по Дунаю, подступает к Киеву, борется с степняками; Роман и Мстислав страшны для Литвы и половцев. Фигура полоцкого князя Всеслава обрисовывается в его действиях по отношению к Киеву и Новгороду. В Киеве Всеслав слышит звон колоколов св. Софии; вспоминается какая-то крепкая связь со старым Владимиром, когда не было розни между княжескими стягами. Все исчерпано автором С. для призыва к отмщению обиды Игоря — и, наконец, следует его возвращение. Пребывание его в плену совершенно оставлено в стороне. Ни слова нет о других пленных князях, о действиях половцев о вел. князя киевского. Игорь остается главным действующим лицом, с своей женой, которая предчувствует его возвращение, оплакивая, по дошедшей до нее вести, поражение полка и раны мужа. Плач Ярославны считается одним из самых поэтических мотивов С. На городском забрале в Путивле (недалеко от Курска) Ярославна рано плачет: "полечю зегзицею (кукушкою) по Дунаю, омочю бебрян рукав в Каяле, утру князю кровавые его раны". Она обращается к ветру, к Днепру Словутичу, к светлому, тресветлому солнцу. Ветер развеял ее радость по ковылию, Днепр может только нести ее слезы до моря, а солнце в поле безводном русичам жаждою луки стянуло (они бессильны натянуть лук), горем им тулы с стрелами заткнуло. Бог не оставляет праведника в руках грешников, говорит летописное сказание об Игоре — а по С. о Полке Игореве, "Бог путь кажет Игореви из земли Половецкой в землю русскую". Автор как будто сам пережил бегство из плена от степняков: он помнит, с каким трепетом и ловкостью выбирался Игорь, под условный свист верного человека, с конем за рекой, как пробегал он степи, скрываясь и охотой добывая себе пищу, перебираясь по струям Дона. Автору С. припоминается песня о безвременной смерти юноши князя Ростислава, брата Владимира Мономаха (событие, случившееся за 100 лет до похода Игоря): оплакивания погибших были как бы выдающимися песнями и сказаньями русского народа. Ездят Гзак с Кончаком на следу беглеца и примиряются с бегством Игоря, как старого знакомого, который при случае явится близким человеком для степняков и по браку, и по языку, а иногда и по обычаям. Но Игорь ближе всего к русской земле, что предчувствует Гзак. Быстро переносит автор С. Полку Игореве своего героя из степей в Киев, на радость странам-городам. "Игорь едет по Боричеву (нынешний Андреевский спуск) к святей Богородици Пирогощей (храм, находившийся на Подоле". Заключительным словом к князьям еще пленным и в погибшей дружине заканчивается С. Таково содержание С. о Полку Игореве. Трудно разобраться в вопросах о месте происхождения С., его авторе, его связи с древнерусской литературой и с иноземными подобными произведениями. Подлинность С. о Полку Игореве не подлежит сомнению: оно имеет много параллелей в древнерусской литературе и народной словесности. Сказания о Мамаевом побоище, или так назыв. Задонщине, Поведания представляют в своем составе мозаику из С. о Полку Игореве — подбор отдельных выражений и фраз. В летописях встречаются соответствующие выражения, как и в переводных славяно-русских повестях, хрониках и т. п. С русской народной словесностью С. о Полку Игореве имеет много общего, начиная с внешних средств выражения (эпитетов, сравнений, параллелизма и проч.) до образов природы, снотолкований, причитаний, запевов, заключений, изображения смерти и пр. Южное происхождение С. — быть может, в Киевской Руси, даже в самом Киеве, — вытекает из заключения С., из восторженного отношения автора к велик. кн. киевскому Святославу, из любви к Киеву, к его горам. Южная природа степей у Дона и Донца с мягкими мглами по берегам, кишевшим всякими птицами, по степным балкам со всякими зверями, с безводьем голых степных равнин, со скрипом телег степняков, за которыми следят русские дружины на конях и пешие, с развевающимися стягами — эта картина дает ясное понятие о прочувствованных живых впечатлениях автора. Он хорошо знаком не только с родным Киевом, но и с другими русскими землями — княжествами. Необходимо предположить также, что песни и сказания о князьях-героях севера и юга были общим достоянием древней Руси: поэтому у нашего автора С. были предшественники, и не один только Боян. Однако личность автора С. о Полку Игореве нелегко очертить более или менее определенно. Едва ли мы можем признать в нем духовное лицо, еще менее — монаха. Можно предполагать, что этот поэт-историк жил при княжеском дворе в Киеве, бывал и у других князей. Это был, вероятно, один из тех княжеских дьяков, которые вносили в летописи живые сведения о походах, знали и красивые выражения, умели к месту употребить народную или книжную пословицу. "Отние мужи", раздававшие похвалы мужественным князьям после удачных походов, умели, конечно, ценить живое слово поэта, каким был, по словам автора С., предшественник его, "вещий Боян". Что это был не начетчик, не книжник — видно из множества упоминаний самого С. о песнях, о славе как о песне князьям. По-видимому, нанося С. на хартию, автор не знал, как назвать его: книжным ли С., повестью или просто славной песнью. Он пробовал разные размеры, переходил от прозаической речи украшенной летописной повести (во вступлениях) к песне (с рифмами, с повторениями, с определенным стихотворным размером) и, увлекаясь последней, создавал новое художественное произведение. Где, кроме С., такие обращения к князьям — личные, возбуждающие, волнующие участников всех этих бесконечных движений русских дружин по Руси и степям? Где такое знание всего перечувствованного в походе, пережитого княжим мужем-дружинником, народом, поглощенным военными беспокойствами, лишенным обеспеченных условий земледельческой и торговой деятельности? Разделяя со всяким удалым князем стремление "поискать путей отцов и дедов", "либо добыть копьем, либо сложить голову", автор С. умерял этот безрассудный нередко пыл князей-рыцарей мудрыми соображениями о единении сил русских земель против поганых степняков, против иноземных нападений. Этот идеал лучших людей XI—X I I вв. был для удельной эпохи опорой в года несчастий. Таков политический идеал автора. Конечно, это не был князь вроде писателя Владимира Мономаха; скорее, это был дружинник, которому и принадлежит живое слово: "а мы уже дружина жадни веселия". Этим веселием при всех несчастных событиях, изображаемых в С., характеризуются и Боян, и автор С., восхищающийся звоном славы в Киеве, молодецкой соколиной охотой, всем тем, от чего отворачивался древнерусский нравоучитель и духовный писатель. Автор сочувствовал горю народа от тягостей войны, но увлекался представлениями об удаче на походе, о добыче и золота, и серебра, и тканей Цареграда. Это было старинное влечение еще язычника Святослава или тот идеал беспокойной княжеской дружины, спорившей и с князьями, и между собой из-за раздела добычи. Таков нравственный идеал нашего автора. Но он был и христианин, веривший в помощь Бога, в заступление киевских святынь, к которым прибегал новгород-северский князь. Что он не был монахом, видно и из того, что нет упоминания о киевских монастырях, о славной Печерской лавре, а только о городской церкви Пирогощей. Как же уживалась с его верованиями мысль о старых языческих божествах? Было ли это то двоеверие, которое невольно возникало в опасных положениях у еще нетвердого, одностороннего мечтателя? Этот мечтатель часто имел такого товарища, как сыроядец половец; он не имел еще времени разобраться в верованиях, унаследованных от отцов и дедов и разделяемых степняком. Но был и другой путь примирения старых верований с внешним отношением к христианству и духовенству — это песни или народных певцов, или дружинных, шедшие исстари. Наконец, можно предположить, что автор С. воспользовался, так сказать, обломками старого эпоса для построения своего произведения. При всей неопределенности общественного положения автора можно предполагать, что ему было место в княжеском тереме или в шатрах при попойках, сопровождавшихся всякой музыкой и потехами старого русского князя и его дружины. Автор знал и женские песни, оплакивающие погибших на войне или сопровождаемые веселым позваниванием золота. Когда С. попало в книгу (если мы предположим с некоторыми исследователями его первоначальную устную песенную основу), оно должно было украситься привычными образцами "повести, С.". Где искать этих образцов? Когда мы читаем византийских историков и хронографистов (Георгия инока, Амартола, Малалу, Манассию, даже позднего Зонару), писавших и поэтическим стилем (Хроника Манассии), мы находим соответствия в метких выражениях ромейских полководцев ("напоить коней струями Ефрата": ср. в С. "любо испити шеломом Дону"), в библейских уподоблениях и даже в гомеровских приемах (которые могли дойти до автора С. через переводные повести о Троянской войне, через ученых византийских историков, пользовавшихся литературными приемами Гомера). Однако цельной подобной поэмы мы не находим ни в византийской литературе (интересные и ценные сопоставления С. о Полку Игореве с византийской повестью о Дигенисе-Акрите сделаны проф. В. Ф. Миллером), ни в южно-славянской. Во всяком случае, автор С. читал переводную литературу (хотя бы повествовательную) и, конечно, летописную свою. Недаром он назвал свою песню "С., повестью" и отличил ее от песней Бояновых. Книжное происхождение С. проявилось и в складе его, в размещении частей С., разнообразных, не подчиняющихся обычному складу повествования об одном походе и его подробностях. Это как будто целая поэтическая летописная повесть, стремящаяся вставить в сказание о событиях Новгород-Северской земли подходящие события других княжеств. Книжные элементы отражаются и в языке С. рядом с народными чертами старинного русского языка. Вследствие частой переписки С. в дошедшем до нас списке утратило свои первоначальные черты, окрасилось особенностями новгородско-псковского города (шизым, вечи, лучи, русици, дивицею и пр.); но и теперь еще оно отражает древнейшие черты русского литературного языка XII ст. В общем это язык летописей, поучения Владимира Мономаха. В С. немало затруднительных мест вследствие порчи текста. Почти каждое такое место не раз подвергалось истолкованиям. Самым прочным способом при толковании этих темных мест С. являются палеографические восстановления, напр. посредством гаплографии (объяснения Козловского в 1890 г.).

Литература С. о Полку Игореве. Общие обзоры этой литературы — в трудах Е. В. Барсова, "С. о Полку Игореве" (1887—89); И. M. Жданова, "Литература С. о Полку Игореве" (1880); П. В. Владимирова, "С. о Полку Игореве" (вып. I, Киев, 1894). Первые стихотворные переложения С. принадлежат Серякову (1803), Палицыну (1808), Язвицкому (1812) и Левицкому (1813). В "Истории Государства Российского" (1816) Карамзин, видевший подлинную рукопись, дал пересказ содержания С. и некоторые объяснения его в примечаниях. В 1819 г. вышел перевод С. с примечаниями и перепечаткой текста Пожарского. В труде Грамматина 1823 г. ("С. о полку Игореве. Ироическая поэма и пр.") мы впервые встречаемся с поправками текста С. по изд. 1800 г. В журнальных статьях 30-х, 40-х и даже 50-х годов (Каченовского, Беликова, Давыдова, Сенковского и др.) выражаются скептические мнения о подлинности С., составленного будто бы образованным русск. автором XVIII в. или ученым схоластиком киевской школы XVII в. Тогда же в защиту подлинности С. пишут Бутков и Максимович (III т. "Собрания сочинений" М. А. Максимовича, 1880). Максимович первый сравнил многие места С. о Полку Игореве с народной поэзией, преимущественно с малорусскими песнями. В 1838 г. Снегирев перепечатал С. в "Русском историческом сборнике" (3 т.) и при нем "Поведание о побоище вел. кн. Димитрия Ив. Донского", "С. о житьи и о преставлении вел. кн. Димитрия Ив. царя русского". В 1841 г., в "Сказаниях русского народа", Сахаров сделал подробный обзор изданий, переводов и исследований С. о полку Игореве. В том же году С. коснулся Белинский по поводу "Древних российских стихотворений" и "Сказаний русского народа". В 1842 г. Вельтман поместил заметки о С. в "Москвитянине" ("Мнение о Бояне, как Яне Вышатиче летописном"). Шевырев рассмотрел С. в 10-й лекции "Истории русск. слов." (1845 г.). В 1844 г. Дубенский издал "С. о Полку Игореве, объясненное по древним письменным памятникам"; при издании приложен полный словарь слов, встречающихся в С. Буслаев в 1842 г. объяснил Трояна из "Сербской сказки о Трояне" ("Москвитянин", № 11; первая печатная статья Буслаева). Ему принадлежат и другие статьи о С. (напр. "Об эпических выражениях украинской поэзии", "Русская поэзия XI и начала XII в."). В 1846 г. появились "Примечания на С. о Полку Игореве" Н. Г. (Николая Гербеля) с интересным предисловием. В 1850 г. Гербель напечатал свой собственный стихотворный перевод С. о Полку Игореве, ранее которого такие же переводы издали Деларю (1839 г.), Минаев (1846 г.) и Мей (1850 г.). Деларю перелагал С. гекзаметрами, Мей — народным сказочным размером, а Гербель старался приблизиться к разнообразию речи и размера подлинника. Князь Павел Вяземский в 1851 г. предложил оригинальные "Замечания на С. о Полку Игореве", в которых проводил мысль о влиянии Гомера на С., в 1875 г. он же издал целую книгу "Замечаний на С. о Полку Игореве" с приложением карт, снимков и пр. Эрдманн и Березин ("Москвитянин", 1854) объяснили восточные слова в С. о Полку Игореве. Соловьев в 1853 г. в "Истории Poccии" первый высказал предположение о спутанности текста С. и о пропусках в нем сказаний о Владимире Мономахе. Срезневский в 185 8 г. ("Известия Академии наук по отделению русского языка и словесности", VI т.) издал сводный текст Задонщины с интересными объяснениями, касающимися С. о Полку Игореве. П. Н. Полевой в 1864 г. сравнил С. с западноевропейскими поэмами в "Опыте сравнительного обозрения древнейших памятников народной поэзии германской и славянской". Ор. Миллер в "Опыте исторического обозрения русской словесности" (1865) разобрал внутреннее содержание С. Образчиком произвольных гаданий о С. является 2-е изд. труда Вельтмана "Слово об ополчении Игоря Святославича" (1866). Бестужев-Рюмин в 1868 г. в известном труде "О составе русских летописей" внимательно рассмотрел летописные сказания о походе Игоря 1185 г. Пекарский в 1864 г. открыл в государствен. архиве среди бумаг из кабинета имп. Екатерины II список С. о Полку Игореве, сделанный до печатного изд. Тихонравов два раза (1866 и 1868) издал "С. о Полку Игореве" с исправлениями текста, палеографической критикой, комментариями и словарем. Буслаев и Макушев в "Журнале Мин. нар. просв.", 1867 г. (февраль), Корш — в "Моск. унив. изв." (1865—67, № 2) поместили критические разборы на изд. Тихонравова. Буслаев высказался за сокращенное издание текста С. о Полку Игореве для учащихся ввиду трудности истолкования испорченных и мало разъясненных мест. Эрбен в 1870 г. издал "Dv é zpèv ů staroruských tóti ž: O výprav ě Igorov ě a Zadonstina" (Прага, 1869). H. A. Лавровский написал по поводу книги Эрбена интересную критическую статью в "Журн. Мин. нар. пр." (1870 г., октябрь). В 1870 г. А. Н. Майков напечатал стихотворный перевод, с примечаниями, в журнале "Заря". Из изданий, пытавшихся разложить С. о Полку Игореве на стихи, замечательно изд. Малашева 1871 г. Бицын дал перевод С. с интересными объяснениями ("Рус. вестн.", 1874, г., февр.). Особым изданием явился труд проф. Огоновского "С. о Полку Игореве" (Львов, 1876). Большую часть книги составляют пояснения-примечания. Во введении указана литература предмета и объяснено значение С. В 1877 г. кн. Павел Вяземский пытался дать восстановленный текст С. о Полку Игореве под названием "С. о Полку Игореве. Исследование о вариантах". Проф. А. И. Смирнов дал в 1877 г. обширное исследование С. о Полку Игореве, в котором представил разбор всей литературы С. и его исследование в разнообразных отношениях. В 1877 г. проф. В.Ф. Миллер издал "Взгляд на С. о Полку Игореве", в котором провел впервые мысль о заимствованиях всего мифологического в С. из южно-славянских сказаний и поэм, как оригинальных, так и переводных с греческого (поэма о Дигенисе). По этому взгляду, все русское С. есть только подражание не дошедшему до нас поэтическому произведению из Византии. Взгляд Миллера вызвал множество статей: акад. А. Н. Веселовского в "Журнале Мин. нар. просв." (1877 г., август), О.Ф. Миллера и особенно проф. Потебни в "Филологических записках", 1877—1878 г. Труд Потебни дает текст С. с исправлениями и обширные комментарии. Потебня восстанавливает предполагаемое правописание памятника XII в. и сравнивает С. с народными песнями. Под влиянием труда Потебни явились работы Андриевского по восстановлению текста С.: "Исследование текста песни Игорю Святославичу" (Екатеринослав, 1879—1880). Мальшевский в "Журнале Мин. нар. просв." 1879 г. напечатал заметку "К вопросу об авторе С. о Полку Игореве", в которой примкнул ко взгляду В.Ф. Миллера. Д. И. Иловайский дал несколько толкований С. в своей "Истории России) (1880 г.). Проф. Голубинский оригинально истолковал значение С., умалив его достоинство. Проф. И. Н. Жданов ("Литература С. о Полку Игореве", 1880) дал обзор предмета и исправления некоторых мест С. Исправленный текст С. с разными перестановками пытался дать Прозоровский ("Новый опыт объяснительного изложения С. о Полку Игореве", 1881). Историки Северской земли, проф. Багалей и Голубовский, коснулись С. с исторической стороны. П. В. Голубовский посвятил С. замечания и в другом своем труде: "Печенеги, торки и половцы" (1884). Попытку объяснить темные места С. сделал Гонсиоровский в 1884 г. ("Журн. Мин. нар. просв."; февраль). Галицкие ученые Партыцкий и Петрушевич пытались разъяснить отдельные выражения С., но не всегда удачно. Самый выдающийся труд, какой только появлялся до сих пор о С., принадлежит Е. В. Барсову: "С. о Полку Игореве, как художественный памятник киевской дружинной Руси" (3 т., 1887—1890). В нем разобрано С. со всех сторон, с привлечением новых материалов. В 1890 г. Козловский поместил в "Древностях и трудах Моск. археол. общ." (XIII т.) интересную статью: "Палеографические особенности погибшей рукописи С. о Полку Игореве". В этом же издании г. Симони напечатал текст архивной, или Екатерининской, рукописи С. с самыми подробными замечаниями. В 1892 г. А. В. Лонгинов напечатал "Историческое исследование сказания о походе Северского князя Игоря Святославича на Половцев в 1185 г." (разбор его в "Десятом присуждении Пушкинских премий, в 1895 г."; автором разбора, П. Владимировым, предложены некоторые новые чтения затруднительных мест). В 1894 г. появился 1-й выпуск лекций П. Владимирова о "С. о Полку Игореве".

П. Владимиров.