Серошевский Вацлав

Определение "Серошевский Вацлав" в словаре Брокгауза и Ефрона

Серошевский Вацлав (Sieroszewski) — выдающийся польский беллетрист и этнограф. Род. в 1858 г. По окончании гимназии занимался слесарной работой в ремесл. школе Варшавско-Венской ж. д. в Варшаве и за участие в рабочем движении был сослан в Сибирь (1878). Здесь С. стал писать рассказы из жизни инородцев и собирать материалы для научной работы о якутах. По возвращении из ссылки С. на польско-русском съезде в Москве 12 апреля 1905 г. произнес речь о совместной борьбе "za naszą wolno ść i wasz ą"; эти слова сделались своего рода лозунгом для сочувствующих русско-польскому сближению. За статью в "Ежедн. Курьере", требовавшую отражения военного положения в Царстве Польском, амнистии и фактического осуществления свобод манифеста 17 октября, С. был арестован и предан военному суду. Несмотря на энергичный протест "Союза в защиту свободы печати" ("Русь" 1906 г., № 21), С. не был освобожден и бежал за границу, где живет до сих пор. Рассказы С. появлялись и по-польски, и по-русски (в "Русск. Богатстве" и др. изд.), иногда под псевдонимом Sirko (Серко); некоторые он сам переводил с польского. Из них более известны: "Na kresach las ó w" — "На краю лесов"; "W matni" — "В западне"; "Chaił ach" — "Хайлак"; "Czukcze" — "Чукчи"; "Nang-ming-tse" — "Нанг-минг-цзе"; "Jang-chun-cdzy" — "Янг-хун-цзы"; "Kuli" — "Кули"; "Wsr ód lodó w" — "Среди льдов"; "Na dnie nędzy" — "Предел скорби"; "Risztau" — "Риштау"; "Brzask" — "Рассвет"; "Latorośle" — "Побеги", "Po wró t" — "Возвращение". Часть рассказов С. вошла в сборник "Powieś ci chi ńskie" (1903). Первая научная работа С. издана русск. геогр. общ-вом — "Якуты" (1896); затем вышли "Дальний Восток" (Сибирь, Маньчжурия, Япония, Сахалин, Китай) — "Na daleki Wsch ód" (19 04) и "Корея. Очерки природы, жизни, государственного строя" — "Korea. Klucz Dalekiego Wschodu" (1905). По определению польской критики, С. — "самая несложная, самая светлая, менее других мятежная, следовательно, едва ли не самая счастливая душа, и вместе с тем самая первобытная, следовательно, едва ли не самая поэтическая... Подобно изгнанникам, С. страдал не по своей вине и не за себя. Его не отравленное болью воображение чисто, могуче и, как все могучее, светло, оживлено улыбкой, наклонно к оптимизму" (Я. Стен). Отвергнув принцип национальности, С. стал искать "человека" и в отверженных судьбой якутах ("W ofierze bog ó m"), и в гордых, диких чукчах ("Czukcze"), и в озлобленных боксерах-китайцах ("Bokser"), и наконец, в "последнейших среди последних" — в прокаженных ("Dno nędzy"). Он проник в души "язычников", нашел там сокровища духовной красоты, сделал их близкими для каждого читателя. Когда один из героев С., Вихлицкий, ожидает смерти у обвала на вершине Риштау и убеждается, что спасения нет, что смерть неминуема, черкес-проводник говорит ему: "Да будет так, как определено Богом. Ты, барин, трясешь головой; ты, я вижу, никогда не молишься. Однако, ваш Бог — также Бог". "Я верю только в людей, Селим, — отвечает Вихлицкий, — этого довольно" ("Risztau"). Веря в конечное торжество "человека", С. не дает погибнуть ни одному из симпатичных для него героев. Пантеизм дикарей сделался его собственной "религией". Сила природы, по их мнению — в ее бессмертии; той же силой обладают, по основной идее рассказов С., и люди, жертвующие собой для других. Типичный идеалист, ссыльный Павел Щербина, не перестает любить людей и тогда, когда якуты, ухаживавшие за ним, пока у него были деньги, бросают его голодного в одинокую и холодную юрту. Он уходит в город, сбивается с дороги, замерзает и все-таки не перестает любить людей ("Na kresach las ó w"). В этнографических новеллах С. инородцы не являются только "зоологическими экземплярами"; он видит в них часть "человечества". Вот почему С. — оптимист, несмотря на то, что всю жизнь имеет дело с "отверженными". Даже природа Сибири рисуется у С. не с теми ужасами, которые так уместны в этой "молчаливой бледно-мраморной усыпальнице", во "владениях беспредельной печали", в "проклятой пустыне", в крае "с сорокадневными ночами, куда ветер не залетает, где перелетные птицы не садятся". Самые суровые пейзажи озарены присутствием человека, глубоким и чутким альтруизмом автора. В своем любовном отношении к природе и ее ближайшим детям-дикарям С. вооружается против европейцев, которые вносят в простую жизнь природы то, что нарушает вековечные законы ее гармонии. Художественный секрет С. состоит именно в том, что читателю кажется симпатичной даже сама ненависть дикарей к европейцам — "рыжим заморским чертям", как называют их китайцы ("Jang-Chun-Cdzy"). В ряде рассказов С. проводит ту мысль, что европейцы приносят дикарям лишь эксплуатацию дешевого труда, никому непонятный и жестокий "закон", с полчищами солдат, "культуру" с опиумом, развратом, наконец, слова, одни слова Христа о братской любви в устах миссионеров-соглядатаев, составляющих, в сущности, авангард настоящего войска, со штыками и пулеметами. С. не задумывается стать на сторону дикарей, которые понимают и любят свою родину. "Разве не хороши эти тучи, это бледно-голубое родное небо, эта черная сумрачная и вместе с тем милая, знакомая тайга? — думает якутка Керемес. — Как упоительно пахнут расцветшие лиственницы лесов. Нет, хороша якутская земля! А если говорят, что там, на юге, есть лучшие страны, так наверное врут. Зачем же в таком случае приезжают сюда, к нам?!" ("Chaiłach"). Приезжают они за тем, чтобы разрушить убогое "якутское" счастье, чтобы надругаться над привязанностью "отверженных" к их отверженной родине. Китайцы "влюблены" в свою жалкую и бедную страну, "страну благородной желтой глины", "единственную империю", "пуп земли". Выгнанные из нее нуждой, продавшиеся в вечное рабство "белолицым собакам", два брата-кули несколько лет влачат жизнь вьючных животных. "Зачем жить, Ю-Лянг?" — спрашивает Шанг-Си. — "Пока мы живы, мы можем еще увидеть Китай", — отвечает другой ("Kuli"). Боксеры наделены у С. уже настоящим "патриотизмом", сознательной готовностью жертвовать всем для родины. По одному только знаку отца юноша А-пе оставляет "Страну цветов", свою невесту Ченг и на рассвете уходит из дома. Он погиб, защищая родину от пришельцев, но "имя его занесено в скрижали на алтаре предков; по праздникам это имя ласкает запах родных цветов, голубой дым фимиама и тихие молитвы родных" ("Bokser"). Эта любовь — уже не "привязанность осла к своему хлеву": она возвышенна, благородна и глубоко симпатична. В противоположность "дикарям", это чувство недоступно людям цивилизации, даже тем ссыльным, которые "когда-то" любили свою родину". Степан и Осип решаются бежать из Сибири, но не в Россию, представление о которой соединено у них с памятью о бесчеловечном "законе", а в Америку, и замерзают у берегов холодного моря ("Czukcze").

См. Brut, "Nowelle polskie" ("Kraj", 1900, IX); J. Krzymuska, "W. S." ("Ateneum", 1901, I, 649—655); M. Mutermilch, "Piewca niedoli. W. S. Próba charakterystyki" (1903); A. Potocki, "Szkice i wra ż enia literackie" (1903); J. Matuszewski, "Twórczo ść i twó rcy" (1904, 150—176); А. Яцимирский, "В. С." ("Слав. Известия", 1906, IV т.); его же, "Социальные мотивы в творчестве В. С." ("Вестник Знания", 1906, X, XI — XII).

А. Яцимирский.