Пугачевщина

Определение "Пугачевщина" в словаре Брокгауза и Ефрона

Пугачевщина — вызванное Пугачевым (см.) народное движение в юго-восточной России, в 1773—1775 гг. Движение охватило пространство с востока на запад — от губерний Владимирской и Рязанской до границ Сибири (город Шадринск Пермской губернии и город Троицк — Оренбургской губернии), с юга на север — от реки Урала и Киргизских степей, губернии Астраханской, Земли Войска Донского, губернии Воронежской до Казани, Перми и Екатеринбурга. Главный контингент движении составляли крепостные и в частности заводские крестьяне, раскольники, яицкие (уральские) казаки, разные кочевые азиатские народы, жившие на юго-востоке России: калмыки, башкиры, киргизы. Движение начали яицкие казаки, вместе с примкнувшими к ним кочевыми народами. Поводом к нему послужило недовольство действиями чиновников, но движение скоро разрослось, найдя вполне уже подготовленную для себя почву среди названных выше групп населения юго-восточной России. Во время следствия над Пугачевым возникло предположение, не был ли он орудием какой-нибудь чужеземной интриги, турецкой, польской или французской; но показаниями Пугачева, его сообщников и свидетелей это предположение было опровергнуто. В настоящее время это опровергнутое предположение фигурирует как объяснение происхождения П. только в романе графа Салиаса "Пугачевцы"; научная литература причины П. видит исключительно в юридическом и социальном положении тех групп населения, которые создали движение. Крепостное право усилилось в царствование Екатерины I I (см. Крестьяне); личность крестьянина сделалась бесправной, материальное положение его ухудшилось. Количество беглых увеличивалось, и этот контингент представлял собой группу, наиболее способную перейти к активному действию. Остальная масса крепостных глухо волновалась. Стали распространяться, между прочим, слухи об освобождении, возникшие в связи с отобранием в казну крестьян у монастырей (1764 г.). Ждали, что их отберут и от помещиков. Недовольства и волнения происходили также среди крестьян, приписанных к фабрикам и заводам (см. Горнозаводские крестьяне), а последние были сосредоточены преимущественно в тех местностях, где разыгралась П. Раскол также играл роль в П., хотя нет никаких оснований приписывать ему руководящую роль в движении. Яицкие казаки, которые начали П., были, правда, раскольники, но религиозные гонения были мотивом второстепенным. Раскольники примкнули к движению впоследствии и принимали в нем участие, как одна из групп, недовольных правительством, а так как эта группа была значительна, то естественно, что некоторые из идеалов ее (жалование крестом и бородой) были усвоены и Пугачевым. Участию раскольников, быть может, Пугачев и обязан, главным образом, тем, что за ним так долго держалось имя Петра III. С этим именем у раскольников были связаны какие-то смутные предания; развилось даже суеверное поклонение ему, а некоторые секты, например скопцы, сделали из личности Петра III раскольничьего пророка. Что касается кочевых народов — башкир, калмыков и киргиз, — то они имели много поводов быть недовольными русским правительством; восстания между ними были часты, и они готовы были пристать к какому угодно движению (см. Башкиры, Калмыки, Киргиз-Кайсаки). Ядро П. составляли яицкие казаки. Это были выходцы с Дона, из Москвы, разный беглый люд, который стал населять побережье Яика (Урала) еще с XVI столетия. До Петра Великого они жили по старине, сами выбирали старшин, решали дела на сходках, предпринимали походы в Персию, в степи, доходя до Хивы, и обыкновенно всю добычу делили поровну. Главным источником пропитания служили богатые рыбные ловли, которыми славился Яик. Рыба шла с моря вверх по реке. Для того чтобы она не уходила в землю башкир, казаки сделали закол или учуг у Яицкого городка (теперь Уральск). Еще до Петра московское правительство точно так же поступило относительно яицких казаков; оно устроило учуг ниже казачьих владений, у Гурьева, и таким образом не допускало всей рыбы во владения казаков. Гурьевский учуг отдавался на откуп разным лицам, но в XVIII веке его взяли сами казаки, обязавшись платить в казну по 5600 руб. ежегодно. Деньги вносились по раскладке, собирали же их старшины. Со времен Петра начались изменения в строе яицкого войска. Атамана стало назначать правительство; все управление было сосредоточено в руках войсковой канцелярии. Начались распри между приверженцами старых порядков и приверженцами старшины. Старшины притесняли казаков и собирали, вместо положенных за откуп 5600 руб., 10000 и более. Казаки стали жаловаться в Петербург, были присланы комиссары для разбора дела, но ничем это не кончилось, так как комиссары поддерживали старшин. Тогда один из старшин, Логгинов, сторонник народной партии, отстаивавшей старинные порядки, подговорил казаков не вносить денег, пока старшины не возвратят переборов. Старшины прекратили выдачу казакам жалованья. Дело продолжалось, таким образом, до царствования Екатерины II. Комиссия, присланная для расследования дела, решила его в пользу казаков. Старшины должны были возвратить переборы; но лица, которым было поручено исполнение приговора, вели себя в высшей степени бестактно и пристрастно относительно казаков, отказавшись даже прочитать им приговор комиссии. Казаки начали волноваться, особенно когда новый атаман, Тамбовцев, принял сторону старшин. В это время правительство задумало составить московский легион, как образцовое войско, из разных видов оружия: артиллерии, гренадер, казаков и т. п. От яицких казаков потребовали 325 человек. Это еще более усилило волнения в яицком войске. Жалуясь на старшин, казаки просили не брать их в московский легион. Эта просьба была уважена, для разбора жалоб был послан капитан гвардии Дурново и генерал Траубенберг. Посланные медлили, и все откладывали дело, чем только поселяли недоверие к себе со стороны казаков. Бестактный поступок атамана Тамбовцева, приказавшего арестовать одного из казацких ходоков в Петербург, Бородина, привел к восстанию казаков, во время которого Траубенберг и Тамбовцев были убиты, а Дурново был ранен и едва спасся. Все это произошло в январе 1772 г. Казаки послали немедленно депутатов в Петербург, с оправданием всего происшедшего; но при первом же известии о бунте казаков, из Москвы был послан генерал Фрейман с гренадерской ротой, который отчасти силой, отчасти переговорами успел водворить порядок между казаками и начал следствие в Оренбурге. Арестованных было так много, что тюрьмы были переполнены, и арестованные содержались в лавках гостиного двора. Приговор пришел не скоро и был очень суров: 16 человек было определено, наказав кнутом, вырезав ноздри и поставив знаки, послать в Сибирь на Нерчинские заводы вечно; 38 человек наказать кнутом и, без постановления знаков и вырезания ноздрей, сослать с женами и малолетними детьми в Сибирь на поселение; 5 человек, "для омытия пролитой крови", послать на службу против неприятеля без очереди; 2 5 человек, менее виновных, наказать плетьми и распределить: молодых в разные армейские полки, а престарелых — в разные сибирские гарнизонные батальоны. Сверх этого, с казаков определено было взыскать за убытки 36756 руб. Приговор произвел крайне тягостное впечатление на яицкое войско.

В это-то время в яицких степях и появился Пугачев (см.). 17 сентября 1773 г. он, во главе своих приверженцев, двинулся к Яицкому городку. По дороге, ему, как государю, были переданы подарки от киргизского Нур-Али-хана. Пугачев послал хану письмо с требованием, в доказательство верности, прислать ему 100 человек вооруженных киргизов, но письмо было перехвачено казачьим разъездом, высланным из Яицкого городка. Чем ближе подвигался к городку Пугачев, тем больше количество его сообщников увеличивалось. В Сластиных хуторах был захвачен казак Скворкин, приверженец старшинской партии. Пугачев хотел простить его, но казаки потребовали казни — и Скворкин был немедленно повешен. Это была первая казнь, совершенная Пугачевым. В Яицкий городок было послано воззвание, убеждавшее признать Пугачева императором и присоединиться к нему. Несмотря на требование казаков, старшина отказался прочесть воззвание. Тогда несколько казаков вышли из города и передались самозванцу. Последний, впрочем, не решился напасть на Яицкий городок, а только, порыскав кругом и казнив, по требованию своих приверженцев, нескольких захваченных казаков старшинской партии, отправился к Илецкому городку. По дороге Пугачев взял один за другим плохо укрепленные яицкие форпосты и захватил в них пушки с зарядами и съестные припасы. В Гниловском форпосте он велел собрать казачий круг, чтобы показать свое уважение к старым казацким обычаям, и велел казакам выбрать себе атамана, полковника, есаула и хорунжих. Илецкий городок сдался добровольно; жители встретили Пугачева с крестным ходом. Самозванец грозил императрицу сослать в монастырь, отобрать у бояр села и деревни и вознаградить их деньгами. Атаман Портков, не хотевший признать в самозванце императора, был повешен, а имущество его разграблено. Затем была взята крепость Рассыпная: гарнизон передался самозванцу, офицеры же и священник были повешены. Нижне-Озерная или Столбовая крепость вздумала сопротивляться, но после двухчасовой перестрелки была взята, а защищавший ее майор Харлов изрублен казаками; с ним погибло несколько офицеров и 10 человек команды. После того Пугачев отправился к крепости Татищевой. В то время, когда все это происходило в окрестностях Яицкого городка, в Оренбурге ничего не знали о действиях Пугачева. Губернатор Рейнсдорп первые вести получил 22 сентября, во время бывшего у него, по случаю дня коронования императрицы, бала, но никому ничего не сказал и до 24 сентября не принимал никаких мер, не придавая, должно быть, значения предприятию Пугачева. Высланный против Пугачева отряд, под начальством Билова, был малочислен; к тому же, едва он подошел к крепости Татищевой, как все калмыки ушли из крепости. 27 сентября к ней подступил Пугачев, и после непродолжительного сопротивления крепость сдалась. Бригадир Билов и комендант полковник Елагин с женой были убиты, дочь их взята в плен. Отъехав с полверсты от крепости, Пугачев послал за священником, чтобы приводить народ к присяге, и велел позвать сержанта Дмитрия Николаева, который раньше писал подобные присяги; но оказалось, что Николаева утопили яицкие казаки, за то только, что он был из дворян и стал близким к Пугачеву человеком. Толпа, таким образом, стала проявлять сословную ненависть и расправляться с ненавистными ей людьми помимо воли Пугачева. В Татищевой Пугачев захватил значительную сумму денег, провиант и лучшие в крае орудия.

Теперь уже Пугачев являлся "не простым разбойником, а грозным врагом, перед которым не могла устоять ни одна из лежавших на пути крепостей и городов" (Дубровин, II, 2). Два пути лежали перед Пугачевым — к Оренбургу и к Казани. Если бы он двинулся к Казани, которая была беззащитной, то, замечает тот же академик Дубровин, "мог произвести такое замешательство, результат которого трудно и предсказать... но Пугачевым в дальнейших действиях не руководили никакие соображения: он шел, куда вели его яицкие казаки, в понятиях которых овладение Оренбургом, как главным пунктом края, было первой и самой главной целью. К Оренбургу они шли еще и потому, что в случае неудачи имели путь отступления и могли бежать в Золотую Мечеть, Персию или Турцию, куда и звал их Пугачев". После трехдневного пиршества под Татищевой Пугачев отправился в Чернореченскую крепость. Здесь к нему явилась крепостная девушка с жалобой на помещика, и Пугачев велел помещика повесить. Войско его в это время простиралось уже до 3000 человек. Хотя Пугачев был в 28 верстах от Оренбурга, но он не пошел туда, а решил соединиться с яицкими казаками, жившими в городке, расположенном на реке Сакмаре, впадающей в Урал. По дороге к Каргалу были разграблены все хутора, в том числе и губернаторский. "Вот, господа, — говорил Пугачев, смотря на разрушение дома, — как славно живут мои губернаторы — а на что им такие покои, когда я сам, как видите, живу просто". Татары, жившие в Каргале, пристали к Пугачеву, и один из них был послан в Башкирию с воззванием. 2 октября самозванец вступил беспрепятственно в Сакмарский городок. Здесь к нему явился Хлопуша.

Весть о приближении Пугачева к Оренбургу застала губернатора Рейнсдорпа совершенно неподготовленным. Для защиты города с большими трудностями можно было собрать 2906 человек. С этими войсками трудно было выйти в поле, и все свое внимание Рейнсдорп сосредоточил на защите Оренбурга. Посредством рассылки воззваний он думал удержать народ в повиновении; но одно из таких воззваний, вследствие умышленно или неумышленно допущенной лжи, послужило только к выгоде Пугачева. В этом воззвании говорилось, что Емельян Пугачев "за его злодейства наказан кнутом, с поставлением на лице его знаков; но чтоб он в том познан не был, для того перед предводительствуемыми им никогда шапки не снимает". Так как этого на самом деле не было, то самозванец воспользовался воззванием для того, чтобы уверять толпу, что он — не Пугачев, потому что на нем нет примет Пугачева. Вообще, политические распоряжения Рейнсдорпа полны всякого рода бестактностей. К числу таких принадлежала и посылка к Пугачеву Хлопуши. Это был по происхождению крестьянин села Мошковичи Тверской губернии; сначала он был в извозчиках в Москве, затем стал воровать и разбойничать. С вырванными ноздрями, с поставленными на лице знаками, Хлопуша два раза бегал из Сибири, четыре раза был бит кнутом и теперь содержался в оренбургском остроге, скованный по рукам и ногам. Рейнсдорп вручил Хлопуше четыре указа и отправил к войску Пугачева. Один из указов Хлопуша должен быль передать яицким казакам, другой — илецким, третий — оренбургским, а четвертый — самому Пугачеву; кроме того, он должен был убеждать всех в самозванстве Пугачева и, подобравши себе партию, схватить и привезти его в Оренбург. Хлопуша взял на себя это поручение, но все указы отдал в руки Пугачева, который их сжег, а сам Хлопуша остался на службе у самозванца. Занятие Сакмарского городка создало для Пугачева важные стратегические выгоды. Заняв оба берега Сакмары, мятежники отрезали Оренбург и лишили его возможности снабдить себя провиантом. Из Сакмарска легко было следить за всеми подкреплениями, идущими к Оренбургу. Но Пугачев не оценил всего этого: он никого не оставил в Сакмарске, а все население, способное носить оружие, взял с собой. 5 октября началась осада Оренбурга. Губернатор, не имея достаточно сил, принял оборонительное положение и позволял себе делать только отдельные вылазки. Силы самозванца постоянно увеличивались, но он не решался на приступ, а хотел голодом заставить оренбуржцев сдаться. В то же время, казаки занимали крепости, лежавшие в окрестностях Оренбурга. "Утверждаясь в укрепленных пунктах, приверженцы Пугачева, без его ведома и указаний, сами все шире и шире распространяли свою деятельность в крае и встречали повсюду сочувствие. Приняв на себя самовольно звание полковников и атаманов, предводители шаек действовали именем Петра III и распоряжались по своему усмотрению. Если предводителем партии был яицкий казак, то он считал долгом заявить населению, что царь приказал ломать новейшие церкви и строить семиглавые, а креститься не трехперстным, а двуперстным сложением. Предводитель-башкирец говорил, чтобы крестьяне своих помещиков не слушали, и что от государя приказано: ежели кто помещика убьет до смерти и дом его разорит, тому дано будет жалованья 100 рублей, а кто десять дворянских домов разорит, тому —тысяча рублей и чин генеральский. Население предавалось разгулу и пьянству, а помещики бежали, кто куда мог, оставляя свое имущество на разграбление мятежникам" (Дубровин, II, 81—82). Один отряд казаков говорил: "мы посланы из армии государя Петра Федоровича разорять помещичьи дома и давать крестьянам свободу. Смотрите же, мужики, отнюдь на помещика не работайте и никаких податей ему не платите; а если мы вперед застанем вас на помещичьей работе, то всех переколем". Волнение вышло, таким образом, далеко за пределы интересов одного яицкого войска. Хлопуша был отправлен в Авзяно-Петровский завод возмущать рабочих и лить мортиры. В Петербурге были очень смущены всем происходившим на юго-востоке, тем более что война с Турцией не была кончена, отношения со Швецией были натянуты. Известие о волнениях достигло Петербурга впервые только 14 октября, когда Пугачев стоял уже под Оренбургом. Вследствие этого в Петербурге не могли представить себе всю величину опасности; 14-го же октября, в самый день получения известия, против Пугачева был послан генерал-майор В. А. Кар (см.), которому велено было принять начальство над всеми войсками, сформировать новые отряды и "учинить над оным злодеем поиск и стараться как самого его, так и злодейскую его шайку переловить и тем все злоумышления прекратить". О Пугачеве был напечатан манифест для распространения в юго-восточном крае, но, из боязни превратных толкований, только в 200 экземплярах. Казанскому архиепископу Вениамину была послана просьба, чтобы он приказал священникам убеждать народ к повиновению императрице. Были посланы новые войска; астраханскому губернатору Кречетникову было предписано жить в Саратове и следить, чтобы Пугачев не проник в Астраханскую губернию и не возмутил живших там инородцев; командующему войсками на сибирской линии генерал-поручику Деколонгу велено было выступить по первому же требованию к Оренбургу. Приказание это не застало уже Деколонга на месте: при первом же известии об успехах Пугачева, он пошел сам к Оренбургу, но оставался там в бездействии, так как Рейнсдорп не хотел воспользоваться его помощью, желая, должно быть, всецело сохранить за собой славу усмирителя П. 30 октября Кар приехал в Кичуевский фельдшанец, в 432 верстах от Оренбурга, и принял начальство над войсками, которых в его распоряжении было всего 3468 человек, состоявших преимущественно из старых, никуда не годных гарнизонных солдат (1631 человек), плохо вооруженных поселян (1231 человек) и лишь незначительного числа (606 человек) полевых войск. Кар не знал, что отряд Деколонга находится вблизи, и, кроме того, был введен в заблуждение казанским губернатором фон-Брандтом, уверившим его, что толпа Пугачева немногочисленна и состоит "из сущей сволочи". Опубликованные манифест императрицы и воззвания произвели действие как раз обратное тому, которое предполагалось. Наступила зима, и жестокие морозы сильно мешали движению Кара. 7 ноября Кар, получив известие, что Хлопуша разграбил Авзяно-Петровский завод, решил поймать его. В деревне Юзевой Кар был окружен 8 ноября толпой человек в 600, но отбил ее. В это время рота 2-го гренадерского полка, шедшая из Симбирска к нему на подкрепление, была окружена мятежниками, взята в плен и отправлена в Берду. В ночь с 8 на 9 ноября мятежники снова окружили Юзеву; Кар принужден был отступить, а один из отрядов его, под начальством Чернышева, желавший пробраться к Оренбургу, был окружен и уничтожен Пугачевым. 32 офицера, в том числе сам Чернышев, калмыцкий старшина и жена артиллерийского офицера были повешены с особой торжественностью. После неудачи под Юзевой Кар, совершенно больной, отступил к Бугульме для прикрытия границ Казанской губернии и просил подкреплений, так как с теми пехотными войсками, которые были в его распоряжении, он ничего не мог поделать. Боясь, что в Петербурге могут не так серьезно отнестись к положению дел, как бы следовало, Кар решил ехать туда сам, тем более, что ему все равно приходилось оставаться в бездействии, ожидая подкреплений. На заявление Кара о своем намерении приехать в С.-Петербург, президент военной коллегии граф Чернышев ответил, чтобы Кар не отлучался из отряда; но Кар не дождался этого ответа и, оставив отряд, отправился в Казань. Приезд его туда произвел тягостное впечатление: все увидели, насколько положение дел на юго-востоке серьезно. Дворянство Казанского и Симбирского уездов стало переселяться в Москву и в ближайшие к ней уезды. Имения оставались безо всякого присмотра; крестьяне грабили помещичьи дома, беспорядки в крае распространялись все шире и шире. Кар пробыл в Казани дня два и, отдав приказ генерал-майору Фрейману ничего не предпринимать до прибытия подкреплений, уехал в Москву. 29 ноября, в 30 верстах от Москвы, он встретил курьера с указом, запрещавшим ему отлучаться из армии, но Кар не послушался этого указа и в тот же день, больной горячкой, приехал в Москву. Приезд его туда, с вестями о настоящем положении дел, возбудил много толков. Екатерина II боялась в особенности недовольных ею вельмож, во главе которых стоял живший в Москве Петр Панин. Этим усиливался ее гнев на Кара. Его уволили от службы и не пустили в Петербург. Таким образом, правительство само лишило себя возможности узнать в подробностях о положении дел на юго-востоке. На место Кара командующим войсками, назначенными против мятежников, был избран генерал-аншеф А. И. Бибиков (см.).

Тем временем продолжалась осада Оренбурга. На приступ Пугачев не решался, а думал голодом заставить осажденных сдаться и с успехом отбивал все вылазки. Из Берды он отправил Андрея Бородина и Хлопушу взять Верхне-Озерную и Ильинскую крепости. Взять Ильинскую крепость для мятежников не представило затруднений, но Верхне-Озерная крепость не сдалась, несмотря на то, что сам Пугачев пришел на помощь Хлопуше. Эти неудачи Пугачева были вознаграждены успехами в Башкирии, которая вся восстала и признала его императором. Башкиры обложили Уфу, и Пугачев приказал Зарубину (Чике), находившемуся на Воскресенском Твердышева заводе, в Уфимском уезде, принять начальство над осадой Уфы. В то же время мятежники заняли Бузулук и почти всю Самарскую линию, остававшуюся, после истребления отряда Чернышева, беззащитной. Бузулукский комендант, подполковник Вульф, оставил крепость на произвол судьбы, а сам выехал в Самару; отряд генерал-поручика Деколонга ушел на северо-восток, защищать екатеринбургские заводы. Пугачев в это время, занимаясь осадой Оренбурга, жил около Берды, занимая лучший дом (казака Ситникова) и называя его "государевым дворцом". На стене этого дворца висел портрет цесаревича Павла Петровича, к которому Пугачев всегда старался публично проявлять свои "родительские чувства". У входа во дворец стоял почетный караул из 25 человек, из преданнейших Пугачеву яицких казаков, составлявших его гвардию. Остальные войска сначала подчинялись одному Андрею Овчинникову, носившему титул главного атамана, а затем были разделены на полки разной численности, но однородного, по преимуществу национального состава: Овчинников начальствовал полком яицких казаков, Иван Творогов — илецких, Билдин — исетских, Тимофей Падуров — оренбургских и других казаков, взятых в крепостях, Дербетев — ставропольскими калмыками; Мусса-Алиев — каргалинскими татарами, Кинсля-Арсланов — башкирами, Хлопуша — заводскими крестьянами, передавшийся Пугачеву офицер Шванович — пленными солдатами; сборной пехотой начальствовал татарин Абдул, а артиллерией управлял и исправлял испорченные пушки и мортиры, под руководством казака Чумакова, солдат Калмыков. Никто не знал точно общей численности войск, но приблизительно, в декабре 1773 г., в распоряжении Пугачева было до 15 тысяч войска и до 86 орудий разного калибра. Войско было плохо и разнообразно вооружено: копья, ружья, пистолеты, даже штыки воткнутые в палки — все попадалось тут. Барабанов и труб не было; утренняя и вечерняя заря обозначались выстрелами. Каждый полк имел знамя из шелковой материи желтого или красного цвета. Полки делились на роты, человек по 100 каждая; ротами командовали сотники, есаулы и хорунжие. При замещении этих должностей применялось выборное начало, но яицкие казаки всегда имели перевес осады и особое влияние. Полки, по очереди, несли сторожевую службу, которая была организована самым первобытным способом: ни паролей, ни лозунгов не существовало; достаточно было назвать себя казаком, чтобы подъехать совсем близко к пикетам. Продовольствие приобреталось путем фуражировок, грабежа и доставки провианта из сел, передавшихся самозванцу. Когда толпы мятежников увеличились, Пугачев для управления ими учредил военную коллегию, в состав которой вошли яицкий старшина Андрей Витошнов и казаки Иван Творогов, Максим Шигаев, Даниил Скобочкин, Иван Почиталин и Максим Горшков. Из них грамотными были только Творогов, который и должен был подписывать указы, Горшков и Почиталин. На коллегии лежали все хозяйственные, стратегические и тактические соображения, а также суд. Дела разбирались в ней устно, письменно же давались, главным образом, наставления начальникам, посылавшимся с разными поручениями. Распоряжения военной коллегии приводились в исполнение, по большей части без ведома и утверждения Пугачева, в представлении которого император казался тем выше, чем он меньше имеет общения с подданными. Сам Пугачев никаких разбирательств не чинил и был строг с подчиненными; входить к нему во дворец нельзя было без доклада его любимцу казаку Екиму Давилину, пропавшему потом без вести под Черным-Яром, а теперь игравшему при Пугачеве роль генерал-адъютанта. Ежедневно Давилин делал самозванцу доклады о важнейших происшествиях. Доклады эти составлялись в военной коллегии и заключали в себе по преимуществу сведения о приезжих. Просителей и доклады военной коллегии Пугачев принимал, сидя в креслах; по бокам его стояли два казака, один с булавой, другой с топором, как знаками его власти. Просители целовали у Пугачева руку и титуловали его "надежа-государь", "ваше величество", а то просто "батюшко". В торжественных выходах Пугачева под руки вели женщины; некоторые из них были и его наложницами; яицкие казаки пели песни и играли на скрипке. Разврат, пьянство и буйство всякого рода были обыкновенным явлением в лагере Пугачева; казни совершались ежедневно; иногда на них присутствовал и сам самозванец. Своим приверженцам и приставшему к нему и признавшему в нем императора люду Пугачев делал богатые подарки и сыпал всевозможными обещаниями. Усерднее всех были заводские крестьяне, потому что, по словам следственной оренбургской комиссии, "им от него также вольность обещана и уничтожение всех заводов, кои они ненавидят, в рассуждении тягости работ и дальних переездов". С людьми, изменявшими ему и вообще подозрительными Пугачев был беспощаден; сейчас же, по одному только доносу, без суда, вешал; счастлив был тот, на кого доносили не самозванцу, а в "военную коллегию", которая разбирала дело и предавала казни только в том случае, если были серьезные улики; если их не было, обвиняемый обязан был произнести очистительную присягу.

Когда Пугачев стоял под Оренбургом, к нему в Берду прибыли из Петербурга два яицких казака — Афанасий Перфильев и Петр Герасимов, которые потом принадлежали к числу главных его пособников. В Петербург они приехали еще до начала П., подать прошение императрице о сложении с яицких казаков наложенного на них штрафа. Не имея возможности подать прошение лично императрице, они обратились за содействием к графу Алексею Орлову. Последний сообщил им о происшествиях на Яике и задумал воспользоваться ими в правительственных целях. Это показывает, насколько в Петербурге мало были осведомлены о настроении на Яике и о характере движения. Орлов решил послать Перфильева и Герасимова уговаривать казаков, чтобы они отстали от разбойника и его поймали. Снабженные паспортами, казаки поехали, но по дороге усомнились в том, чтобы простой человек мог выдать себя за царя и решили лучше принять сторону самозванца, потому что все равно его сторона возьмет, и им придется пропадать. Прибыв в лагерь самозванца, казаки передались на сторону Пугачева, и с того времени Перфильев, по его же собственным словам, "только думал и старался о том, чтобы показать злодею услугу, а через то и быть большим человеком". Приезд Перфильева дал возможность мятежникам распространять слух, что он прислан от цесаревича Павла Петровича, который с 30 тыс. войск сам идет на помощь Пугачеву. 2 декабря 1773 г. Пугачев издал новый манифест, которым приглашал население к покорности и обещал прощение всем, кто покорится. Манифест был разослан по всем направлениям и, между прочим, вручен атаману Арапову, который был отправлен для овладения Самарой. Арапов прошел весь путь почти беспрепятственно; 25 декабря население Самары встретило его с крестным ходом и присягнуло самозванцу. Уполномоченные, разосланные в разные стороны собирать ополчение (по одному человеку с пяти душ), грабили, с набранными отрядами, помещичьи имения, угоняли скот и т. п. Мятежники раскинулись на далекое пространство, отряд же генерал-майора Фреймана стоял изолированным и почти ничего не мог предпринимать. Грабежи могли ожесточить население; это сознавала пугачевская военная коллегия. Она стала выдавать охранные листы тем, которые присоединились к самозванцу. Чтобы удержать в повиновении край, где хозяйничали башкиры, управление всей Башкирией было поручено Зарубину (Чике), который в Берде был переименован в графа Чернышева. Зарубин быстро стал собирать ополчение; в течение нескольких дней он уже располагал силами в 4 тысячи человек. Пользуясь своими полномочиями, он стал действовать вполне самовластно. Сначала, правда, он доносил обо всем военной коллегии, но потом донесения делались все реже и реже, и Зарубин сделался полным хозяином Башкирии и всего Закамского края. "Это был второй Пугачев, — замечает Дубровин, — но более умный, самостоятельный и энергичный". Поселившись в селе Чесноковке, Зарубин сделал из нее вторую Берду. Он окружил себя свитой, назначал атаманов и полковников, производил в чины, писал наставления, принимал просителей, творил суд и расправу. В каждом селении и заводе должен был быть выбран атаман или староста, который обязан был следить за порядком в селах и содержать заставы и пикеты; наборы должны были производиться равномерно между жителями. Зарубин щадил духовенство, надеясь через него оказывать влияние на народ. Население повиновалось Зарубину беспрекословно. Его отряды беспрепятственно заняли Красноуфимск. Он отрядил казака Ивана Кузнецова, назвав его главным российского и азиатского войска предводителем для занятия Кунгура, а Ивана Грязнова — для занятия Челябинска; но ни тому, ни другому не удалось достигнуть цели. Кузнецов встретил сопротивление со стороны секунд-майора Попова, который оборонялся до прибытия правительственных войск (в конце января 1774 г.), разбивших Кузнецова. Грязнов тоже не мог взять Челябинска, хотя взволновал все население, в особенности крестьян, обещая им, со вступлением на престол Петра III, избавление от ига работы. "Всему свету известно, — писал он в одном из воззваний, — сколько во изнурение приведена Россия, от кого ж — вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, и хотя в Законе Божьем и написано, чтоб они крестьян так же содержали, как и детей, но они не только за работника, но хуже почитали собак своих, с которыми гонялись за зайцами; компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в ссылках того никогда не бывает, да и нет, а напротив того, с женами и детьми малолетними не было ли ко Господу слез?". Воззвания имели большой успех. Простой народ на всем пространстве восточной России выражал сочувствие самозванцу, готов был оказать ему содействие и желал полного успеха.

Когда 26 декабря 1773 г. А. И. Бибиков приехал в Казань, уныние высших классов общества достигло крайней степени. Бибикову была предоставлена неограниченная власть в способах укрощения мятежа; ему были подчинены все власти, военные, духовные и гражданские. Тем, кто доставит Пугачева в руки правительства живым, обещано было денежное вознаграждение. Для наблюдения за состоянием умов в Казани и в крае была составлена особая комиссия, получившая впоследствии название секретной. Она должна была отправиться и начать свои действия раньше Бибикова. На первый случай в распоряжение Бибикова были предоставлены только четыре полка, в которых было 2547 человек пехоты и 1562 кавалерии. Кроме того, на театре военных действий было уже 1718 человек с 16 орудиями, отряд генерал-майора Фреймана в 1754 человек с 11 орудиями, 280 человек бахмутских гусар и отряд генерала Деколонга, численность которого в точности неизвестна. Войска могли придти в Казань не раньше первых чисел января 1774 г. Был пополнен также состав войска в Москве. Прибыв в Казань, Бибиков нашел край в печальном положении. Администрация была окончательно дезорганизована. Губернатор Брандт трусил, все его обманывали. "Воеводы и начальники гражданские — писал Бибиков, — из многих мест от страху удалились, оставя города и свои правления на расхищение злодеям"; бежали также коменданты, секретари и другие деятели; край оставался без защиты, и Бибикову приходилось бороться не только с мятежниками, но и с чиновниками. На 1 января 1774 г., по совету императрицы, было назначено в Казани собрание казанского дворянства. Дворянство постановило организовать за свой счет вооруженный конный корпус, собрав с 200 душ по человеку, и снабжать его провиантом; сверх того, дворянство пожертвовало одежду и лошадей для армии. Казанский магистрат тоже выразил желание сформировать и содержать за свой счет конный полк; через несколько дней были получены также ответы от симбирского, свияжского и пензенского предводителей дворянства, в том же смысле. Императрица была очень довольна постановлением дворянства и приказала дворцовой канцелярии собрать от всех подведомственных ей крестьян по одному человеку с 200 душ в конный полк; на себя Екатерина II приняла звание казанской помещицы. Но Бибиков мало надеялся на дворянское ополчение и просил усилить его войсками, в особенности кавалерией. Донесения Бибикова заставили правительство обратить на события на юго-востоке более серьезное внимание. Были приняты меры для того, чтобы удержать распространение мятежа за пределы Оренбургской губернии. Правительство решилось, наконец, опубликовать манифест о появлении Пугачева по всей империи; в Башкирию был послан подполковник Лазарев, пользовавшийся уважением башкир, а теперь находившийся под судом; были приняты меры к удержанию в повиновении донского войска — но на Дону все было спокойно. Постановлено было сжечь дом Пугачева в Зимовейской станице, рассеять пепел и посыпать место солью, чтобы оно оставалось вечно пустым. Оказалось, что дом Пугачева был продан в другие руки; его все-таки перевезли на старое место и поступили по указу. Жену Пугачева, с детьми, взяли в Казань и содержали ее там хорошо, с тем, чтобы она говорила между народом, кто такой Пугачев и что она его жена. За поимку Пугачева живым было обещано вознаграждение в 10 тыс. руб. В первых числах января начали прибывать войска, но настроение их было в высшей степени ненадежно. В Нижнем пришлось арестовать нескольких солдат. Это произвело тягостное впечатление на Бибикова, и он, по его словам, "дьявольски трусил за своих солдат, чтобы они не сделали так же, как гарнизонные: не сложили оружия перед мятежниками". Бибиков все же решил действовать наступательно, хотя медленно, но верно. Прежде всего он обратил внимание на Самарскую линию, куда были посланы майор Муфель, подполковник Гринев и лейб-гвардии Преображенского полка поручик, будущий знаменитый поэт Г. Р. Державин. Они без особого труда овладели городом Самарой и привели к присяге жителей, обязав их подпиской быть верными императрице. Духовенство в городе оказалось все виновным; виновные священники были отосланы в Казань, а на место их присланы новые. Мятежники были затем разбиты у Алексеевска, Красного Яра; население и здесь было приведено к присяге, а виновные высечены в церковной ограде при собрании всего народа. Генерал-майору Мансурову было поручено усмирение мятежа вверх по реке Самаре и соединение с отрядом генерал-майора Фреймана, который стоял в Бугульме; потом оба генерала должны был