Погодин

Определение "Погодин" в словаре Брокгауза и Ефрона

Погодин Михаил Петрович — историк, археолог и журналист (1800—75). Отец его был крепостной "домоправитель" графа Строганова. Обстановка барского двора, искательство отца у знатных и богатых не остались без влияния на характер П.: он отличался большою практичностью, совмещавшеюся в нем с немалою долею сентиментальности, с одной стороны, и критическим умом, с другой. На 11-м году он был отдан на воспитание к типографщику А. Г. Решетникову, но скоро поступил в 1-ю московскую гимназию. Сентиментально-патриотическое настроение его находило поддержку в увлечении тогдашним театром, где царили трагедии Озерова, а также в знакомстве с "Историей Государства Российского" Карамзина, которую он приобрел на последние свои деньги. В Моск. унив., куда П. поступил в 1818 г., он подпал под влияние профессора теории поэзии Мерзлякова (см.), запоздалого поклонника Ломоносова, Сумарокова и Державина. Летнее пребывание на учительской кондиции у кн. Трубецкого было для П. некоторым противовесом этого влияния: здесь он познакомился с сочинениями Руссо, г-жи Сталь (о Германии) и Шатобриана. В университете начали складываться и ученые вкусы Погодина; он заинтересовался первоначальной русской летописью, вопросом о происхождении князей, а также вопросами общеславянской истории (перевел сочинение Добровского "О Кирилле и Мефодии"). Почти во всех своих взглядах он находил противника в лице тогдашнего профессора русской истории Каченовского, с которым вел сильную полемику и впоследствии, будучи уже его сотоварищем по профессуре. Окончив курс в 1823 г., П. через год защитил магистерскую диссертацию "О происхождении Руси", где явился защитником норманнской школы и беспощадным критиком теории хазарского происхождения русских князей, за которую стоял Каченовский. Диссертация эта была приветствована Карамзиным, с одной стороны, и специалистами-историками Шлепером и акад. Кругом — с другой. В своей диссертации П. обнаружил недюжинные критические способности. Планы его относительно будущности в это время еще не определились; он мечтает то о журнальной, то о педагогической деятельности, то об административной карьере. Его ходатайство о заграничном путешествии уважено не было. В комитете министров было решено, что нет "пользы посылать сего магистра в чужие края для окончания курса наук по нынешним обстоятельствам, а удобнее в университете дать то образование, которое правительству удобно будет". С 1826 г. П. поручено было читать всеобщую историю для студентов первого курса. Профессорская деятельность П. продолжалась до 1844 г. В 1835 г. он был переведен на кафедру русской истории; в 1841 г. избран в члены Второго отделения Академии наук (по русск. яз. и словесн.); был также секретарем Общества истории и древностей российских и заведовал изданием "Русского исторического сборника", где поместил важную статью "О местничестве". К концу профессорской деятельности П. относится начало издания им "Исследований, лекций и замечаний", на которых и зиждется, главным образом, значение П. как историка; здесь он всего больше обнаружил свой критический талант и меньше всего отрицательную сторону своего ума — чрезмерное пристрастие к фантастическим построениям. "Исследования" (7 томов), доведенные до татарского периода русской истории, и теперь служат одним из необходимых пособий для занимающегося специально древней русской историей. В это же время П. начал собирание своего "Древнехранилища", заключавшего в себе массу памятников, как письменных, так и вещественных, русской старины. Рукописная часть этого собрания, купленного позже имп. Николаем I, хранится в настоящее время в Петербурге в Имп. публ. библиотеке и представляет много интереса для специалистов-историков. П. несколько раз бывал за границей; из его заграничных путешествий наибольшее значение имеет первое (1835 г.), когда он завел в Праге близкие сношения с видными представителями науки среди славянских народностей: Шафариком, Ганкою и Падацким. Это путешествие несомненно способствовало сближению русского ученого мира с славянским. С 1844 г. специально-ученая деятельность П. замирает и возрастает только к концу его жизни. К 1860 г. относится его публичный диспут с Костомаровым по вопросу о происхождении русских князей. Прав в этом диспуте был скорее П., что не было замечено публикою, интересовавшейся противниками как представителями известных общественных партий, а не как учеными исследователями. В конце жизни П. вел полемику по тому же вопросу с Д. И. Иловайским. В 1872 г. им была издана "Древняя русская история до монгольского ига", не прибавившая ничего к его славе. На ученых трудах П. не отразилось то философское настроение, которое охватило Московский университет в 30-х и 40-х годах: сильный как специалист-исследователь, II. был слаб как мыслитель. Совмещая увлечение Шелдингом с патриархальной московской закваской, П. в своих взглядах держался так называемой теории официальной народности и примыкал вместе с проф. Шевыревым к партии, защищавшей эту теорию аргументами немецкой философии. Свои взгляды он проводил в двух издававшихся им журналах: "Московском вестнике" (1827—30) и "Москвитянине" (1841—56). Первому пришлось бороться с колоссом русской журналистики начала 30-х годов, "Московским телеграфом". Почти исключительно литературный по содержанию, "Московский вестник" был зачастую чересчур учен по тону и потому, несмотря на участие Пушкина, полного успеха не имел. Другой журнал П., "Москвитянин", имел программу более политического характера. Здесь нашло прибежище начавшее обособляться в то время от общегегельянских увлечений славянофильское направление. Славянофилам пришлось работать здесь вместе с защитниками теории официальной народности. с стремлениями которой они имели лишь чисто внешнюю близость, влагая в формулу ее совершенно иной смысл и защищая ее другими средствами. В истории науки имя "Москвитянина" связано с полемикой против теории родового быта, представителями которой были Соловьев и Кавелин. Критика крайностей этой теории удалась П. больше, чем оценка положительных сторон ее. "Москвитянин" выдвигал на очередь общеславянские вопросы и отстаивал право западно-славянских народностей на национальную свободу, в то время как, по словам К. Н. Бестужева-Рюмина, "модным убеждением было мнение, что австрийский жандарм есть цивилизующее начало в славянских землях". Недостаток философского образования и внешние неблагоприятные условия не дали Погодину выработаться в мыслителя и общественного деятеля, на роль которого он претендовал. Любовь к знанию и природный ум сделали его видным историком-исследователем, с несомненным значением в русской историографии. См. "Биографический словарь профессор. Московского университета" (Москва, 1855; полный свод фактических данных до 1855 г.); "Историческая записка Имп. москов. археологического общества за первые 25 лет его существования" (М., 1890; биография П. принадлежит здесь перу П. Н. Милюкова); Бестужев-Рюмин в "Биографиях и характеристиках" (очень живая, полная метких замечаний характеристика); Н. П. Барсуков, "Жизнь и труды M. П. Погодина" — наиболее полный свод всего относящегося до самого Погодина, заключающий в себе массу интересных данных вообще для истории того времени (труд далеко еще не кончен).

М. Полиевктов.