Эвдемонизм

Определение "Эвдемонизм" в словаре Брокгауза и Ефрона

Эвдемонизм или эвдаймонизм (от Έύδαιμονία — счастье) — этическое направление, полагающее своим принципом или целью жизни счастье. Греческое слово εύδαιμονία, подобно русскому "счастье", обозначает, во-первых, субъективное состояние удовлетворенности, во-вторых — объективные условия, так называемые внешние блага, вызывающие состояние удовлетворенности (здоровье, богатство etc.). Хотя оба элемента, субъективный и объективный, обыкновенно тесно связаны, однако возможно и полное их расхождение, т. е. человек может быть несчастным при наличии всех объективных данных, обусловливающих счастье, и наоборот. Второе хорошо иллюстрируется индийской сказкой о том, как искали по приказанию царя рубашку счастливого человека и во всей империи счастливым оказался один нищий, рубашки не имевший. Сообразно различию указанных элементов счастья и виды Э. оказываются различными, смотря по моменту, которому придается решающее значение. Родовое понятие Э. распадается на два главных вида: гедонизма, усматривающего счастье в индивидуальном наслаждении, и утилитаризма, усматривающего счастье в возможном благополучии большинства людей, причем центр тяжести естественно передвигается от индивидуума в социальную сферу и от субъективизма — в область объективных условий благополучия. Вся древнегреческая этика носит на себе характер более или менее эвдаймонистический, причем чистый гедонизм (киренаиков) постепенно заменяется "моралью расчета" и допускает, наряду со своей эгоистической основой, мотивы альтруистического характера. Так, например, этика Платона и Аристотеля далеко отошла от эгоистического гедонизма Аристиппа; однако основа этических воззрений обоих гениальных мыслителей остается эвдаймонистической. Платон (в "Филебе") и Аристотель в "Никомаховой этике" нисколько не сомневаются в том, что εύδαιμονία есть принцип этики, и расходятся с киренаиками лишь относительно средств достижения счастья. Оба мыслителя сознают слабость эгоизма как основы морали: в изречении Платона, которое он охотно повторяет, — "лучше терпеть несправедливость, чем быть несправедливым", — яснее всего чувствуется стремление к освобождению этики из оков эгоизма и Э. Христианская мораль представляет собой разрыв с античной узконациональной и индивидуальной нравственностью. Нравственность греков, сколько бы они ни заблуждались относительно принципов ее, может быть названа автономной, ибо понятие о счастье ставится в прямую зависимость от человеческого творчества; христианскую мораль следует назвать гетерономной в том смысле, что ее этические нормы и понятия о счастье стоят в зависимости от религиозных представлений, данных Откровением и поэтому независимых от разума. Христианство изменило воззрения на формальную сторону этических норм и на их происхождение, но в содержании удержало эвдаймонистический момент, сделав его трансцендентным. Счастье как цель, определяющая человеческую нравственность, достигается в ином мире, в котором нет разногласия между нравственным достоинством и его естественным результатом — счастьем. Но, сделав эвдаймонию трансцендентной, христианство вместе с тем должно было признать негодность эгоистической и гедонистической морали в пределах мира явлений. Действительно, ежели нравственные нормы суть веления Бога, проистекающие из Его природы, то они должны иметь абсолютное значение и тем самым исключать принципы, с ними не согласимые. Таким образом, гедонизм и более утонченная его форма — "мораль расчета", взвешивающая и оценивающая различные виды наслаждения с точки зрения рассудка и пользы для индивида, — оказались упраздненными. Универсальный характер христианства и социальная его тенденция сделали невозможным возвращение к Э. в форме индивидуальной, и попытки восстановления Э. по необходимости должны были принять форму утилитаризма, видящего цель жизни не в индивидуальном счастье, а в счастье возможно большего числа людей. Вся этика западноевропейских народов по своему содержанию остается христианской, и в будущем нельзя предвидеть изменения этих принципов. Ницшеанство, отвергающее содержание христианской морали, не дает почвы для развития этических начал, ибо представляет собой чистейший натурализм, т. е. отрицание не только христианской нравственности, но и нравственности вообще. Современная этика, оставаясь по существу христианской, с ослаблением веры в догматику, а также в личное бессмертие должна была устранить или ограничить эвдаймонистические элементы христианской морали, на которые указано выше. Сверх того, в этических учениях все более и более выступает на первый план социальный момент, отнюдь не противоречащий христианству. Если, таким образом, в содержании нравственного сознания человечества не произошло в течение почти двух тысяч лет существенных изменений, то нельзя того же сказать относительно формы. Обоснование этических требований, естественно, должно было стать иным, чисто рациональным, т. е. независимым от религиозных представлений. В этом отношении Канту принадлежит большая заслуга не в том, что он пытался обосновать религию нравственностью — дело, на наш взгляд, безнадежное, — а в том, что он оправдание этических требований искал вне сферы религиозной.

Э. Р.